воями, заложив уши, храпя и выкатывая глаза так, что показались белки.
Было отчего им храпеть да плясать! Такого он еще не видывал. Под тенью больших дубов, на травяной поляне, валялись три обнаженных мертвых тела и туша громадного зверя… У безголовой женщины кожа была серой как пепел, а когти на растопыренных пальцах вспахали землю как плуг. «Нежить», – вздрогнул десятник.
У черного зверя, напоминавшего слишком лохматого медведя, кто-то выдрал глотку, совсем выдрал: огромная башка на спину закинулась на пустой шее, открывая свету зияющую рану. Лапы – страшные, совсем не звериные – и в смерти тянули куда-то длинные пальцы… «Нелюдь!» – догадался десятник, впервые увидев эдакое чудовище своими глазами. Он зябко повел плечами и неловко перекрестился.
Обнаженная мертвая девочка, лежавшая поодаль, в побелевших кулаках сжимала древко копья, а рана вокруг наконечника будто обуглилась… Последний мертвец, весь в засохшей крови и струпьях едва подживших ран, уткнулся лицом в землю всего в нескольких шагах от оскаленной головы нежити, вырванной вместе с частью позвоночника. Голова слепо таращилась бельмами в небо, скрытое зеленью кроны большого дуба.
Десятник коротко свистнул и наклонился над израненным мертвецом, единственным, про которого непонятно было – нечисть он или человек. Ткнул ножнами в плечо. Заметил на спине, повыше лопаток, под кровавыми следами, колдовской знак. Опасливо подцепил сапогом тело, перевернул и отшатнулся. Мертвец слабо замычал и дрогнул веками.
– Сюда! – уже не скрываясь, крикнул вой.
Трупы сволокли в овраг, завалили ветками да запалили. В сторону деревьев поплыл дым, слоясь во влажном воздухе как сизый туман. Оставлять их в лесу десятник опасался. А ну как оживут к ночи? Кто их знает… Дозорные ворчали, но дело делали.
Живому, но беспамятному связали руки-ноги да перекинули десятнику через седло, мордой вниз. Слипшаяся от крови борода пленника елозила по голенищу нового сапога, и десятник досадливо поморщился.
– Погодь, – окликнул его младший из дружинников. – Тут что-то…
Не договорив, он вдруг заорал и рухнул на колени под деревом, баюкая правую руку и грязно ругаясь сквозь зубы.
– Что? – крутанул захрапевшего коня десятник.
– Тут какой-то медальон, – просипел раненый.
– Не трожь! – велел десятник.
Спешиваться не стал. Направил коня – возбужденного, храпящего под двойной тяжестью – к дружиннику, которого уже обступали остальные. Тот уже вставал, разглядывая обожженную руку.
– Смотри, чуть не до костей спалил! – сунул он ладонь в лицо товарищу.
Тот отступил от находки.
– За шнурок возьми, – велел командир, свесившись с седла и почти касаясь лицом зловещей метки на спине пленника.
– Не, – помотал головой раненый.
– Да не ты!
Стоявший ближе всех к опасной находке потянул из травы шнурок. Ничего не случилось. Держа медальон