пальцы. Это такой контраст!.. И для такой цели приятно переносить холод в драных перчатках.
Картофельные шарики в жареном соку! На двери трактира нарисована уже потемневшая от дождей и грязи рыба на тарелочке, в ожерелье шариков румяного, поджаренного на хрустящем сале картофеля.
Как вкусно! До чего вкусно! До чего невыносимо вкусно…
Что чувствует господин, владеющий магазином, имя которого аршинными буквами возносится над городом? Каждый вечер его имя освещается огнем. Или даже оно само горит огненными буквами. Это, вероятно, нужно, чтобы кто-нибудь написал стихи, но для чего, собственно, живет сам господин владелец магазина?
Ужасно холодно в комнате. Человек в мансарде снял напульсники и просунул себе под жилет. От окна дуло, и грудь словно одевалась коркой льда.
……….
О, как горит вечер, точно ужин на торжественном, накрытом столе. О, сколько жареных колбас, они горячи от жиру, от веселья ламп, они горят румяной, жареной бахромой…
……….
И одиночество звездное… Соскользнули с потолка тени и легли к его ногам…
Рояль черный, торжественно-конвертный. Вот возбужденно-белые стены… От них отскакивают и летают золотые от восторга звуки.
Он оторвал глаза от бумаги.
Огни уже загорались, уже загорались…
Для них огни. На них неловко сидит платье, они застенчиво сталкиваются с прохожими, у них плоские, некрасивые волосы. А вечером в театральном ящике города огни загораются для них!..
……….
Может быть, для меня? Для меня! Ты сегодня любимец города…
«Как он меня любит!» Мчался, кутался меховой шапочкой и пушистым воротником шубы, – баловень и любимец. А навстречу ему город высыпал пригоршни фонарей, веселых, безумных белых шаров. И пели ему ошеломляющие обещания жизни; точно бокалы шампанского на белом возбужденном столе:
– Через полчаса для тебя принесут прекрасные подарки!
– У меня немного озябли руки!
– Так закутайся мехом! Приласкай себя, такого талантливого, приласкай себя, дитя.
Санки мчатся по набережной, мимо княжеских фасадов; под искрами неба свернули на проспект.
……….
Или шла навстречу тихая, кроткая оттепель. Синее небо льнуло сверху к домам и обещало, и обещало; шелковый ветер торопливо рвал его на бездонные лоскутья.
Магазины говорили: «Да взгляни же на нас, мы блестим, и так хороши эти красные розы, ведь только для тебя; для тебя разостлали алые ткани и рассыпали хрустальные искры!
Какой ты миленький! Такого маленького роста и такой великий!»
Но он будет умирать в Ментоне, окруженный лаврами; бледные, прозрачные руки протянет на клетчатом пледе, и кругом будут тихо благоухать южные цветы.
Шелковый воздух нежно щекочет щеки. «Отчего не пококетничаешь с ним?» Ты меня ласкаешь?
Впалые глаза сияли, бледные щеки светились. Протекала ночь лихорадки и радости. Он кокетничал с темнотой, он нежно наклонялся к ночи, заигрывал с нею, вкрадчив, доверчив и властен, как дитя…
Ты