и наклонился в седле, что-то прошипев носильщикам.
– И передай своим, чтобы держали себя в руках. Нам не нужны неприятности.
Кхаи задернул штору поплотнее и постарался не обращать внимания на шум.
Но не тут-то было. Толпа бурлила и волновалась, как море в сезон дождей. Не удержавшись, жрец вновь прильнул к щели между складками ткани. Их и впрямь окружало море – целое море людей: серое, грязное и враждебное. Едва завидев окруженные эскортом носилки, они все подались вперед, плотным кольцом сомкнувшись вокруг солдат охраны. Кхаи вглядывался в заросшие, казавшиеся помятыми лица. Один из дервишей что-то закричал – будто собака взвизгнула.
«Проклятые ублюдки! – промелькнуло в голове жреца. – Пока мы драли глотки, на кого из сановников сделать ставку, эта падаль подыскала самое послушное, самое свирепое войско».
В большей части обращенных на них взглядов Кхаи читал надежду – это хорошо, это значит, что еще не все потеряно. «Шакал поедает падаль и становится сильнее», – подумал жрец. Это были лишь слова, но почему-то они приносили утешение. Носилки закачались – это слуги ускорили темп – и вот уже площадь осталась позади.
Паланкин остановился в Старом Городе – районе столицы, где в равной мере встречаются и мраморные дворцы, и дыры в стенах. Сойдя с носилок на неровные плиты, Кхаи на мгновение застыл.
Два дня… Небо было цвета крови и ржавчины. В тихих неподвижных сумерках усадьба перед ним казалась безмолвной и опустевшей.
Она ждала его в переднем покое, и в сгустившейся полутьме линии ее тела были еще мягче и еще желаннее.
– Я весь день думал о тебе, – сказал жрец, и понял, что его голос лжет.
Было вино – краснее крови, и была постель – жарче, чем летняя ночь. Были смех, наслаждение и бессвязные слова, выдохнутые в порыве страсти.
Наконец Кхаи оставил ее лежать на подушках, а сам отошел к окну. Из ночи на него глядели факела и огни – словно бы леденеющие с каждым приближающим развязку мгновением. Словно тысячи глаз, которые винят его одни боги знают, в чем… Нет, не боги. Не много ли на сегодня богов?
– Знаешь, Са́тра… – слова не шли на язык, застревали в горле. – Иногда я очень жалею, что у жреца не может быть жены.
– Никто не запрещает тебе прятать в городе свою женщину, – она натянула на плечи покрывало и закуталась в него, как в пестрый балахон. – Не запрещает даже прятать своих детей.
– Ты знаешь?
Кхаи обернулся, и Сатра негромко рассмеялась.
– Ты думаешь, я бросаюсь в постель к кому попало? Я узнала о тебе все, что смогла. Разве ты поступил бы по-другому?
Купола храмов в ночи похожи на обожженные волдыри… Подсвеченный факелами район садов – зеленая гнилая язва на теле города…
– Ради чего ты принимаешь меня? – спросил жрец.
«Глупец, глупец! – твердил он себе. – Такие женщины не отвечают на этот вопрос, а такие мужчины, как ты, его не задают!»