снова вышел в коридор, надевая кроссовки, с тоской огляделся вокруг. В двух-трех остановках отсюда было еще одно подобное заведение, но повторяться уже не хотелось. Сначала он подумал оставить шампанское, но в последний момент прихватил бутылку за горлышко и вышел на лестничную площадку.
После созерцания неэстетичной Мариночки даже греза о Насте приобрела нехорошие черты общественной уборной.
Ольховский знал: можно прямо здесь, за домом, в стороне от детской площадки, выпить приготовленную бутылку, и его уделом станет Оля или Марина… Или даже теоретически усатая Альбина, что вообще антиэстетично, а значит, противоположно его сегодняшней цели.
Так он размышлял под шум спускающейся к свету кабины. Наконец лифт толкнулся и остановился. Потом медленные двери поползли в стороны. Щель между дверями расползалась, как занавес в театре, и в полумраке подъезда Ольховский угадывал стоящую за ними в обратном порядке: сначала черты лица, потом понемногу фигуру и в конце, когда двери открылись, ее силуэт.
Двери разъезжались долго, он сумел присмотреться к ней почти что внимательно. И ему стало не по себе оттого, что она могла быть как раз той «новой девочкой». Восемнадцать ей было безусловно, двадцать – едва ли… То есть на лице были все признаки зачаточного совершеннолетия: смесь уверенности, которая отличает восемнадцатилетних при покупке, к примеру, сигарет, и естественного подросткового любопытства. Восемнадцать ей было еще и потому, что на тощих, обутых в короткие сапожки ногах покачивалось вполне себе зрелое туловище с приятными глазу округлостями.
Она была высокой, ростом с Лену, может, даже и выше! Тонкие, миниатюрно-рельефные ноги уходили в короткую юбку. Наличие талии. Скрытая джинсовкой грудь. В дополнение ко всему – крупные, коньячного цвета кудри и выбритые височки.
Девушке понадобилось сделать движение, чтобы стряхнуть его взгляд, прилипший к ней на лишнюю долю секунды.
Ольховскому показалось, что они прошли сквозь друг друга – никто никому не уступал дороги. Двери сомкнулись, и он прислушался, остановится ли лифт на заветном одиннадцатом этаже или выпустит девочку раньше.
В другой раз он бы даже обрадовался, остановись лифт на треть ем или пятом. Но точно не сегодня. Несбыточная мечта вдруг стала ощутима и досягаема.
Удовлетворившись тем, что расставание лифта с юным телом произошло высоко, Ольховский вышел во двор. Минут десять он сидел на невысокой оградке газона и размышлял.
Ольховский думал о том, что она все же таки не Настя. Кожа у нее не розовая, а скорее смуглая, темнее Настиной… И невинности в ней нет совсем, хотя сам возраст подразумевает ее, пусть даже остаточное, наличие. Может быть, она вообще не «новая девочка», а ни в чем не повинная жиличка верхних этажей. И у нее есть папа и мама… Вообще-то, у всех они есть – папа и мама… Разве что позвонить рыжей бабе-администраторше… Спросить, не ваша ли девочка мне встретилась в лифте. Такая, с тощими обалденными ногами…
Все эти мысли было притягательны и противны одновременно. Отказаться от новенькой,