что все останется между нами, еще и торопил! Ишь, занятой какой! Лишь бы присунуть и свалить!
Бросившись к мужу, я показала ему свои красные запястья.
– Полюбуйся, какую красоту он мне поставил! Чего ты отворачиваешься? Смотри!
Загорский мельком посмотрел и устало, по-старчески так, опустился на софу. Давно я ему не устраивала буйных истерик; наверное, отвык. Он о чем-то сосредоточенно поразмышлял, разглядывая живопись и лепнину на потолке, я же пока ходила взад-вперед, уперев руки в боки.
– В итоге Громов… добился желаемого? – послышался его тихий голос.
– Нет, – поежилась я. – Конечно, нет! Ты что? Уж я-то за себя могу постоять. Я осталась верна тебе, Сережа. Не вздумай сомневаться во мне.
Я подошла к нему и нежно поцеловала в губы. Видно, клюнул. А я блефовала. Я отказала Громову не столько из-за любви к мужу, сколько из-за любви к себе самой. Да, настойчивость мужчины бывает приятна, и порой тело так и просит, чтобы его прижимали, упрашивали, буквально домогались… Но где игра, а где откровенный произвол? Могла ли я смириться с мыслью, что этот самонадеянный, всевластный человек, перешагнувший через все моральные нормы, получит меня вот так легко, вот так беспрекословно, как если бы заказал чашку чая в буфете или велел зажарить к ужину гуляющего у пруда фазана?
Гордость взыграла над разумом. Со мной часто приключалось такое несчастье.
– Нет, ну что ж за сукин сын! – швырнула я, стреляя взглядом в разные стороны. Чем чаще в памяти воскресала сцена на даче, тем сильнее я накручивала себя. – Ему безразлично, Сережа, что у него жена и дети! Безразлично, что у меня есть ты!
– Тише, тише, успокойся, – взмолился Сережа. – Да, Громов слаб к прекрасному полу, и Антонина Викторовна не помеха его увлечениям.
– Бедная, – представила я себя на ее месте. Постоянно наблюдать, как муж охмуряет очередную кокетку… – Что ей приходилось терпеть долгие годы?
Лицо Сережи вытянулось, будто он никогда об этом не думал.
– Да нет, никакая она не бедная, – отмахнулся он. – Она облагораживает супруга, пусть и регулярно застает его в объятиях новой пассии. Громова убеждена, что Михаил Абрамович любит ее и верен ей, по крайней мере сердцем.
– Интрижки не волнуют ее? Не верю, – фыркнула я.
– Да не относится она к его похождениям как к измене, – растолковывал Сережа. – Громов – чекист, его работа – знать все и про всех. Он, как паук, расставляет свои сети. Заводя новый роман или дружбу, он втирается в доверие к врагам народа, к тем, кто может дать показания по гражданам с сомнительной репутацией. Именно так и считает Антонина Викторовна.
– Я, выходит, гражданка с сомнительной репутацией? Или ты – враг?
– Нет! – побелел Загорский. – Скажешь тоже!
Я весь вечер чувствовала себя разбитой, но сейчас весело расхохоталась. Муж выдавил кислую, вымученную улыбку.
– А он мастер лапшу-то вешать, раз жена закрывает глаза на его измены. Ну, пускай трахается с кем хочет, старый