кованого железа, проверил, как подходят дрожжи на утро. Так он заканчивал каждый рабочий день. Отличился тот вечер, 22 декабря 1925 года, лишь тем, что, когда он запирал дверь булочной, его левую руку пронзила резкая боль.
Чувство было скоротечным, и Коннор едва обратил на него внимание. Собственно, пока Коннор думал о боли в руке, прошло примерно три секунды – только и успеешь сжать и разжать пальцы, после чего его мозг переключился на более важные дела. Например, на дочь-малютку – поела ли она? уложила ли Эмильен ее спать? – и на вечно угрюмую жену. И Коннор, забыв о руке (и всяческих возможных последствиях), поспешил домой, где, перед тем как лечь спать, искупал ребенка и с трудом перенес вялую беседу с женой. В ту ночь он крепко спал, и ему снились пекарские сны о муке и яичных белках до самого утра, когда перестало биться его сердце. И смею предположить, что тогда потрясенный Коннор Лавендер, потеряв дар речи, понял, что умер.
Утром 23 декабря Эмильен с трудом пробудилась от тяжелого сна – так спят солдаты, пьяницы и матери новорожденных детей. Подумав поначалу, что ее разбудил крик ребенка, она тут же принялась расшнуровывать завязки ночной сорочки на груди, спустив ноги с кровати. Но, когда ступни коснулись холодного пола, она увидела, что младенец в колыбельке еще спит, а вытащил ее из забытья последний вздох мужа.
Эмильен вызвала скорую, прошептав оператору: «Хотя спешить уже не нужно».
Она достала из шкафа лучшую мужнину одежду – ту, что была на нем в день их свадьбы годом ранее, – и разложила ее на кровати рядом с телом. Заметив, что парадная рубашка помялась, она ее накрахмалила и отгладила. Увидев, что на красной бархатной жилетке не хватает большой черной пуговицы, она на четвереньках ползала по полу, пока ее не нашла. Потом принялась его одевать. Особенно сложно пришлось с брюками. Она в последний раз отполировала трость и зачесала мужу волосы, воспользовавшись бриолином из жестянки, стоявшей в ванной у раковины. И только тогда успокоилась, ибо выполнила обещание, данное Коннору Лавендеру во время бракосочетания. О том, что будет ему хорошей женой. Вплоть до – и даже после – смерти.
Эмильен положила ладонь на его щеку. Холодная на ощупь, та закоченела, будто в кожу завернули камень.
С расторопностью женщины, не желающей смотреть правде в глаза, она отыскала ключ от пекарни и повесила его на шею на кожаный шнурок. Без четверти пять, еще и часа не пробыв вдовой, Эмильен, аккуратно завернула малютку-дочь в несколько одеял и отнесла ее в пекарню, которая находилась в трех с половиной кварталах. В темноте Эмильен прошла внутрь, ее туфли клацали на черно-белом кафеле. Вивиан пора было кормить. Эмильен поднесла младенца к груди, и обе вздрогнули, когда молока не оказалось. Став одиноким владельцем булочной, Эмильен прикинула, за сколько ртов она теперь несет ответственность. Если она не может накормить собственного ребенка, как ей удастся накормить кого-то еще?
Эмильен подошла к шкафу и вытащила огромный мешок сахара. Размешав