ветвяк! Целый уезд размещается на нем – несколько десятков уже опустевших поселков, хорошо ухоженный тракт-ровняга, немалое число плантаций хлебного корня и смоляной пальмы, пограничный пост и многое другое, о чем я даже не знаю, днюя и ночуя в тесной сырой щели.
И вся вина этого ветвяка заключается в том, что где-то в зеленовато-серой смутной дали, за завесой причудливо расцвеченного радугами тумана, он соприкасается с другим, точно таким же ветвяком, но принадлежащим уже другому, враждебному дереву. И если он, как это запланировано, рухнет наконец, срезанный ударами десятков тысяч костяных топоров, польза от этого будет двойная – и чуждое влияние пресечется, и неугомонные болотники получат сюрприз на голову. Будут знать голозадые, как отрицать Письмена и насмехаться над Настоящим Языком. А поскольку в неугодную сторону направлен не только этот единственный ветвяк, вполне возможно, что в данный момент где-то над нашими головами кипит точно такая же упорная и бессмысленная работа.
Правильно, уж если рубить, так все сразу, чтоб и памяти не осталось.
Вот только неясно, что ожидает всех нас, когда огромная древесная масса треснет от края до края, надломится и низвергнется в бездонную пропасть. Мысль эта, похоже, беспокоит не одного меня. Служивые в последнее время стараются как можно реже спускаться в траншею. Кормильцы, прихватив свой скудный скарб, постепенно перебираются во внутренние области. Пограничный пост, по слухам, еще остался, но жизни солдата цена такая же, как и жизни колодника, – ноль.
Да, интересные открываются перспективы… Вот и попробуй тут сконцентрироваться на чем-то хорошем…
– Все на сегодня. – Яган ладонями разровнял щепу в последней корзине. – Можно отдыхать.
– Негоже предаваться праздности в столь нелегкое и достославное время, – с самым серьезным видом возразил ему Головастик. – Особенно тебе, Близкому Другу. Случалось мне лицезреть тебя в этой должности. И лицезреть, и внимать. Так что не ленись, наруби еще хоть полкорзины.
– Молчал бы, калека несчастный. Работаешь хуже всех, а жрешь не меньше моего.
– Ты за свою жизнь столько сожрал, что мне бы на сто лет хватило. А все дела твои были – языком молоть да пальцем указывать. Так что сейчас тебе по всем статьям положено за меня вкалывать.
– Ноги скоро протянешь, а такие слова говоришь! Тебе не с людьми, а с гадами ядовитыми жить. За болтовню сюда попал, признавайся?
– Почти.
– К неповиновению призывал или Письмена хаял?
– Песни пел. Сначала сочинял, а потом на свадьбах и поминках пел.
– За песни наказывать не положено.
– Не положено, правильно. Так меня не за песни наказали, а за бродяжничество. Я по свадьбам и поминкам ходил, этим и кормился. А тут указ вышел, что по любой из дорог только один раз в год ходить можно. Куда мне было деваться? Скрываться стал, по бездорожью пробираться, в обход постов. Вот и попал в облаву.
– Указ