за руки и потом их…
– Сломали. Возможно, сняли, позволив частично зажить, но после вновь подвесили. Я пока не могу сказать, были ли иные переломы, кроме явных. Рентгенографию я заказала. Результаты…
Будут в отчете.
– Правая ступня отсутствует. Удалена искусственно. Спил аккуратный, я бы сказала, хирургический. На левой нет пальцев. Сухожилия повреждены. Кости… малая берцовая сломана на обеих ногах. Большая – на правой. Ребра… явные переломы на третьем, четвертом и пятом… но, подозреваю, это не все. Опять же, подробнее только по результатам рентгенографии.
– Опознать?..
– Я не думаю, что среди пропавших так много полукровок.
– Айоха вряд ли обращались бы.
– На нем одежда белых. Так что, полагаю, он жил среди них.
Я слушала бурю.
Ветер кружил над домом голодным зверем. Когти его царапали крышу, и та похрустывала, словно упрекая, что ж ты так, Уна?
Разве не понимаешь, что хорошая крыша куда важнее любви?
Электричество так и не вернулось. А керосина в бутыли осталось едва ли на треть. С водой дело обстояло куда как лучше. Все-таки некоторые вещи Дерри вбил в меня намертво.
Вода – это жизнь. А жизнь…
Я закрыла глаза, позволив себе слушать бурю.
Ветер… ветер порой приносил вещи, оставляя их на побережье надоедливыми игрушками. Иногда я находила доски или вот еще почтовые ящики, правда, последние – искореженными до невозможности. Однажды наткнулась на крыло автомобиля.
Или вот ботинок. Зачем буре ботинок?
Море… море было куда как избирательней. Мне было пятнадцать, когда я нашла мертвеца. Мужчину. Его слегка обглодали койоты, да и прочая хищная мелочь своего не упустила. Солнце изжарило кожу, и тело раздулось.
Воняло, помнится.
Так воняло, что меня долго выворачивало, но почему-то потом. В тот день я подошла к мертвецу. Я присела рядом, я вперилась в эту кучу грязной плоти, которая вдруг показалась чем-то удивительным, сродни тем детским сокровищам, которые прятались в разноцветных коробках.
У меня коробки не было.
И сокровища свои я скрывала под выломанной доской сарая. Пока мать не нашла.
Во время бури в голову лезет… всякое. Тогда я все же позвала Маккорнака, потому как в случае обнаружения трупов стоит позвать шерифа. А он потребовал вернуть то, что я стянула. И долго не верил, что я ничего не трогала.
И обыскал. И пригрозил посадить.
И запер. Я полдня провела в камере, в чистой, пахнущей хлоркой камере, думая, что теперь-то меня точно не выпустят. А за мной пришли. Старик Дерри, мистер Эшби и мисс Уильямс.
Я закрыла глаза.
Точно, лезет. Вспомнился вдруг не только берег, но и школа, под которую отдали старый дом. Его починили и покрасили в яркий розовый цвет, который был каким-то слишком уж ярким и слишком уж розовым. У стены высадили кусты, само собой, роз, потому что иные цветы сажать было как-то… неподобающе, мать его. А розы… розы плохо у нас приживались.
Они требовали подкормки. Обрезки.
И