в этот ресторан на Сохо, потому что он пользовался славой «артистического», многозначительно переглядывались и кивали друг другу. На этот раз деньги были заплачены недаром. А Липиат продолжал читать с видом человека, который впал в экстаз и не замечает окружающего.
«Смотри на Мексику, Конквистадор» – таков был припев.
Под Конквистадором Липиат, очевидно, подразумевал художника, а Мексиканская долина, на которую он смотрел, с городами, окруженными башнями: Тлакопан и Чалеко, Истипалапан и Теночтитлан, символизировала – собственно, трудно было сказать, что именно. Может быть, Вселенную?
– Смотри, – вскричал Липиат вибрирующим голосом.
Смотри, Конквистадор,
Там на ковре долины, средь озер,
Блестят алмазы городов;
Там Тлакопан и там Чалеко
Ждут приближенья Человека.
Смотри на Мексику, Конквистадор, —
Страну твоих алмазных грез.
– Нельзя ли без грез? – сказал Гамбрил, отставляя стакан, который он осушил до дна. – Нельзя же говорить в стихах о грезах.
– Зачем вы меня прерываете? – накинулся на него Липиат. Уголки его широкого рта вздрогнули, все его длинное лицо возбужденно задвигалось. – Почему вы не даете мне кончить? – Его рука, патетически поднятая над головой, медленно опустилась на стол. – Болван! – сказал он и снова взялся за нож и вилку.
– Но право же, – не унимался Гамбрил, – нельзя же писать о грезах. Разве можно так писать теперь? – Он уже выпил добрую половину бутылки бургундского и пришел в настроение добродушное, упрямое и немного воинственное.
– Почему нет? – спросил Липиат.
– Ах, просто потому, что нельзя. – Гамбрил откинулся на спинку стула, улыбнулся и погладил белокурые свисающие усы. – Во всяком случае, в году от Рождества Христова тысяча девятьсот двадцать втором.
– Но почему? – возбужденно повторял Липиат.
– Потому что сейчас уже не время, – объявил изящный мистер Меркаптан, рыча, как истый конквистадор, но затем, в конце фразы, впадая в бесславное замешательство.
Это был мягкий, уютный молодой человек с гладкими каштановыми волосами, разделенными посредине прямым пробором и зачесанными за уши, где они образовывали влажные мягкие завитки. Его лицу следовало бы быть более изысканным, более утонченным – в духе dix-huitième, чем оно было на самом деле. К сожалению, оно было грубоватым и даже несколько свиноподобным и мало гармонировало с неподражаемо грациозным стилем мистера Меркаптана. Потому что у мистера Меркаптана был свой стиль, восхитительная печать которого лежала на всех его статьях, выходивших в литературных еженедельниках. Но самым изысканным его произведением был тот томик «опытов», стихотворений в прозе, виньеток и парадоксов, где он с таким блеском развивал свою излюбленную тему о мелкотравчатости, обезьяньей ограниченности и глупой претенциозности так называемого Homo Sapiens[23]. Те, кому доводилось знакомиться с мистером Меркаптаном,