горела лампа дневного света.
Сашка вскочила, обливаясь холодным потом. Посмотрела на часы – без десяти шесть; индивидуальные занятия закончились час назад.
Она побежала. Шаги гулко отдавались в пустом коридоре. Дверь с табличкой «38» была заперта; Сашка дернула ее несколько раз, будто надеясь на чудо. Огляделась. Во всем длинном, слабо освещенном коридоре Александра Самохина была единственным человеческим существом. Тишина стояла в здании института, и только откуда-то сверху доносились крик и смех: это под дверью в спортзал собрались игроки в настольный теннис.
Закинув сумку поудобнее на плечо, Сашка пошла в холл. Сама не зная зачем. Наверное, следовало идти домой… в общагу. Наверное, ничего уже не изменить. Наверное, уже завтра придется объяснять Портнову… При мысли о том, что Портнову придется что-то объяснять, Сашка заплакала – по-настоящему горько, от жалости к себе.
– Где ты была?!
Костя выскочил из тени под брюхом бронзового коня.
– Где тебя носило?! Я подменял… Ходил, всех упрашивал, переставлял расписание, чтобы на твое время кто-то пришел, а потом еще… затыкал кем-то дыру… все думал, что ты появишься… до последнего тянул! Где ты была?
– Я заснула, – сказала Сашка, не пытаясь вытирать слезы. – Я все выучила. Ночью. Я заснула.
– Блин, – сказал Костя после паузы. – Тут такое было… Он так орал… На меня, на всех… Из-за того, что тебя нет.
Сашка села на гранитный постамент. Обхватила руками плечи. Костя уселся рядом. Оттого, что он так сидел, молча, оттого, что касался боком Сашкиного бока, оттого, что сопел и глядел прямо перед собой, – Сашка обмерла и на секунду возненавидела себя. За то, что избегала его. За эту кильку в томате. За отведенные глаза и пропущенные пары. За все.
– Я хотел два раза пойти, – сказал Костя. – За себя и за тебя.
Она не выдержала и заревела в голос. Два раза пойти на индивидуальные к Портнову – все равно что два раза умереть; Костя был готов на это ради нее, а она удрала у него из постели, облевала ему комнату и почти неделю воротила нос!
– Он уже ушел? – спросила она сквозь слезы.
Костя зябко повел плечами:
– Он в институте. Я тут давно сижу, от самого конца занятий. Он не выходил… Послушай, может, мне пойти и сказать ему, что я нашел тебя и все дело в том, что ты заболела? Потеряла сознание… А что?
Сашка помотала головой. Врать Портнову – самоубийство. То, что Костя вызывается быть гонцом, – самопожертвование.
– Я сама к нему пойду. – Больше всего неудобства ей доставляли не слезы, хотя все лицо, наверное, покрылось черными потеками. Больше всего ей мешали проклятые сопли, от которых краснел и раздувался нос. – Пока он не ушел. Пусть делает что хочет.
– Он злится! Сейчас не надо – попадешь под горячую руку… Пусть остынет…
– Портнов – остынет?!
Сашка поднялась. Вахтерша из стеклянной будки смотрела с недоумением и сочувствием.
– Ты только меня дождись, – слабым голосом