и оказавшийся бездарным куратором завистник; потом (подчеркнуто вежливо) – «Е.в. гений» обратился непосредственно к Натали:
– Я Евгений Антипов. Клубная (жизне)деятельность в моём ведении. Что вас интересует?
Женщина стояла перед ним, замерев. Кулачки сжаты, глаза распахнуты, лицо взволновано. Если бы сейчас перед нами была не игрушечная Наталья, можно было бы безошибочно решить, что причина её интереса не заключена (ни в коем случае) – в корыстном интересе к передаваемой из уст в уста (как при иудином поцелуе) сплетне.
Более того – которою сплетню женщина вовсе не собралась отяготить подробностями; но (не забудем) – перед нами именно что женщина; давайте подумаем о ней хорошо – что речь идет об одном из её бывших или даже (до своего убиения) настоящем солюбовнике.
Впрочем, так оно и есть на самом деле (даже если – только в её воображении; давайте думать о женщине хорошо).
Женщина спросила у «Е. в. гения»:
– Так что вам известно о смерти художника Коротеева?
– Почти ничего, – ответил невеликий «Леонардо».
Из вежливой (и куртуазной – раз уж речь зашла о солюбовниках) объективности попробую еще раз его описать: завистник, но – зависть его чиста: он честно желает миру быть подобным себе! Согласитесь, немало: хоть отчасти полагать себя эталоном и мерой.
Сам он (а если и правда – мир бы взял и в такого, как он, перекинулся) – был тогда человеком лет пятидесяти, при своей чахлости и кривоногости (или просто-напросто так он шествует – полуприсев) выглядевший неестественно стройным кучерявым поседевшим блондином и обладал классическим, хотя (как и у Натали) – немного ненастоящим лицом.
То есть (очевидно) – миропорядок стал (бы) обладать временем (возрастом) расцвета любого политика и рассудком арифмоментра; но (одно «но») – «Е. в. гений» истово ненавидел постмодерн и полагал, что художник «просто обязан уметь рисовать лошадь»; согласитесь, что во многом (а что такое «многое» – ещё одна частность бесконечности) соглашаться.
Смотрел «Е. в. гений» на свою собеседницу – с достоинством и значительно, и слова он говорил значительные; но – вот только в голосе его проскальзывали нотки не очень мужские; впрочем, не были они и женскими и вовсе не принадлежали латентному представителю меньшинств; о, если бы всё так просто и по-доброму!
Ничто не ново. Особенно европейские трансгендеры. У индусов в их индуизме, известно, насчитывается семь или восемь полов; казалось (не только мне) – чтобы каждый раз определять виртаульный пол куратора, потребен самый что ни на есть искушенный индус; но – как это совместить c пламенным отвращением помянутого «Е. в. гения» к содомским (и прочим) вольностям постмодерна?
Казалось бы, здесь наши с ним убеждения идентичны.
Так отчего меня гнетёт уверенность, что куратор гораздо удобнее в роли врага, нежели союзника в моей битве за Воскрешение Царства Божьего СССР? Быть может, оттого, что иная простота не хуже воровства, но хуже убийства.
Выхолощенные «сверху» истины