такая, – отвечала бабушка. – Четыре стенки снаружи и одна внутри.
– Поня-я-ятно, – говорил Женька, хотя ребенку 50-х годов не дано было понять, что «пятистенок» 20-х – это признак зажиточности. Он даже название деревни не запомнил, схватил лишь, что на много дворов.
– Богатой?
– Ты о чем?
– Семьей?
– Что ты?! Богатые совсем другие. Мы были обыкновенной семьей. Крепкой. Работали, не ленились. Потом разбежались.
– Зачем?
Сколько бы бабушка не упоминала пятистенок и семью, в которой выросла, именно этот вопрос оставался без ответа. Лишь когда подрос, Женька своими силами «разложил» все по полочкам.
– Чтобы не уплотнили, – заявил он.
На самом деле ни бабушкиных родителей, ни ее братьев уплотнять нужды не было, они не числились кулаками, – иначе Алексею никогда бы не стать красным командиром. Просто в 30-х годах из деревни «побежали» многие – в городе началась индустриализация.
Но Женьке хотелось интриги. «Наверное от греха подальше», – упрямо гнул он свое. Бабушка не спорила, а наоборот, поощряла внука, – «Старайся во всем разбираться сам», – и чисто по-учительски добавляла странную, как тогда казалось Женьке, фразу: «Общество состоит из отдельных нас. Какими будем мы, таким будет и оно».
Со временем этим словам нашлось объяснение. Женька увлекся философскими книжками и у него родились новые версии, почему его деды и прадеды «разбежались».
Теперь он утверждал:
– При очевидной замечательности французских идей, они не могли прижиться на российской почве.
И даже подводил под этот тезис собственную «историческую базу»:
– Потому что их Liberte, Egalite и Fraternite в нашу жизнь воплощали «Шариковы».
Отныне Женька был убежден, что семья Нины Алексеевны с пятистенком, лошадьми, коровой и прочей живностью – так же, как семья профессора с 7-комнатной квартирой в центре города – стояла в том ряду ячеек общества, которые были способны самостоятельно позаботиться о себе, без помощи всесущего коллектива. «Кому такое понравится?» – сам себя подытоживал Женька.
Вопрос не был ему чужим. В Женьке с детства присутствовала нелюбовь ко всему коллективному. И бабушка относилась к этому терпимо.
– А чем плоха индивидуальность? – спорила она с мамой, которая уже впитала идеи Макаренко – в пединститутах готовили крепко. Мама знала, что именно коллектив является воспитателем личности.
– Тоже мне, Базаров! – сердилась она на сына. – Твой Лермонтов разве об этом писал?
В пылу спора мама путала, что Базаров – это из Тургенева. А Лермонтов – это Печорин.
«Герой нашего времени» действительно был Женькиным любимым чтивом. Поэтому время от времени он заявлял то маме, то бабушке:
– Да. Я не люблю коллектив!
Хотя сам от него никогда не увиливал.
Разбежавшись кто куда, деды и прадеды обиды не затаили. Больше того, пришла Беда – одна на всех, – и они не отсиделись по липовым справкам. Заплатили двумя жизнями! Правда, самодержавному