в воздухе дымным следом. Девочки немного подождали, чтобы он развеялся. На улице стонал ветер.
Наконец Кейт тихо произнесла:
– Посмотришь под кроватью?
– Нет.
– Пожалуйста.
– Зачем?
– Мне как-то нехорошо.
– Тебе нехорошо от твоего вранья.
– Я что-то слышала.
– Дьявол не сидит под кроватью, – ответила Мэгги. И громче: – Дьявола не бывает.
Кэти помолчала, а потом прошептала:
– Конечно бывает.
И Мэгги посмотрела. Ей положено вести себя как старшей сестре и успокаивать младшую. Она перегнулась через край, подождала, когда глаза привыкнут к сумраку. Старый деревянный сундук, пара туфель, но больше ничего – только пыль и кривой стык пола со стеной.
Глава 4
«Дьявола не бывает».
Эми говорила не так. Однажды Мэгги корпела над скучным сочинением про грех и искушение. Перекатала пару отрывков из Библии и наобум подкинула пару мыслей о Сатане, которые должны были угодить учителю.
Эми нравилось помогать ей с домашней работой. Не презрительно поправлять, как отец. Ей нравилось обсуждать. Она вечно спрашивала что-нибудь вроде: «Так думает твой учитель. А что думаешь ты?» Или ещё возмутительней: «Так написано в Библии. А что сказала бы ты?»
Она прочитала сочинение Мэгги, улыбнулась и сказала:
– Так-то ты представляешь себе дьявола?
– Наверное.
– С копытами и хвостом?
– Его таким рисуют на картинках.
– Он толкает нас на грех?
– Наверное.
– Интересно, так ли уж прост грех.
– Мне переписать?
– Интересно: если речь о грехе, может, стоит волноваться не о человеке с вилами, а о нас самих? И о том, как мы живём в этом мире.
В разговорах с Мэгги Эми часто начинала с этого захода. Будто не хотела наставлять, а просто мягко расшатывала засевшую идею, смотрела, что будет, если она ослабнет.
В Рочестере Мэгги начала меняться. Не просто из-за города, собраний или книг и брошюр Эми. Появилось что-то внутри. Какое-то движение, какая-то новая и опасная энергия в теле.
Мэгги чувствовала, как оно начиналось в суставах – искрящееся, болезненное, а потом распространялось по телу и подступало к горлу. Вплоть до того, что порой ночами она вжималась в подушку, чтобы не закричать, или впивалась зубами в руку, или её подмывало швырнуть кресло, – и внутри для этого росла сила. «Ненавижу тебя», – думала она ни о ком конкретно – просто накатывало такое чувство. Накатывало и изливалось из неё.
Потом она думала: «Я плохой человек». И обращала эту ненависть на себя. Стояла на крыльце дома Эми и Айзека, пока отец не затаскивал её внутрь.
А иногда казалось, она вот-вот заплачет – при виде птички, или от шороха дождя по листьям, или от внезапного прилива любви к матери, сидящей за столом с какой-нибудь книгой – наверняка от Эми. А потом Мэгги опять опрокидывало в ярость – на всех. За то, что они такие, какие есть, за то, что не знают её, а думают, будто знают. А потом – спокойствие; она прижималась к матери, смотрела,