лает бабочке вослед
благоухающий букет.
«Тучи по небу летали…»
А. Б.
Тучи по небу летали,
взад-вперёд, туда-сюда,
драматических баталий
быстроходные суда.
И палили без разбора
по чужим и по своим,
чтобы выдохнуться скоро
и рассеяться как дым.
Небо светло-голубое.
Бесконечен окоём.
Только птицы после боя
мародёрствуют на нём.
«Куда вы, муравьи…»
Куда вы, муравьи,
умерьте вашу прыть,
вам никогда, увы,
плевка не переплыть.
Но, как всегда, смельчак
найдётся хоть один:
горит огонь в очах,
бурлит адреналин.
Уже маяк погас
и смолк собачий лай.
Контр-адмиральский брасс
сменяет баттерфляй.
Плевать, что по домам
давно все разошлись.
Пьёт за прекрасных дам
Эгейское Улисс.
Королёв
Лети! Мой палец Байконур.
Минутная готовность. Скоро
объявят небу перекур
и брызнут слёзы у дублёра.
Пусть ты обыкновенный жук
каких полным-полно в природе.
Мотора пламенного звук
на рык звериный переходит.
– Поехали! Потом твою
растиражируют улыбку.
А я у бездны на краю
стою без права на ошибку.
«А на просвет кленовый лист…»
А на просвет кленовый лист,
как детская ладонь,
дай пять – я тоже фаталист
и светит мне огонь.
Ну, а покуда дождь. Пока —
мест дворник, матерясь,
извёл почти полкоробка,
не уничтожив нас,
закружим в танце вопреки,
а не благодаря,
под аккомпанемент реки
при свете фонаря.
«Парк культуры и отдыха. Лето…»
Парк культуры и отдыха. Лето.
Воскресенье. Салют над рекой.
Я почти, что на небе, а где-то
там, внизу муравейник людской.
Как гирлянды развешены звёзды,
хочешь – выключи, если ни лень.
И на «Шипре» настоеный воздух
только портят цветы и сирень.
И от запахов этих пьянея,
я уже не боюсь ничего.
Жизнь прекрасна у папы на шее
лет за двадцать до смерти его.
«Мне ветер рот законопатил…»
Мне ветер рот законопатил
и выколол глаза песок.
Но я от ужаса не спятил, —
я просто говорить не мог.
Лечу, не думая о стропах
и не завидуя живым.
Я сам хотел – я не прохлопал
воспользоваться запасным.
Лечу, раскинув крылья-руки,
как небо бледно-голубой.
И не нарадуюсь разлуке
с самим собой, с самим собой.
«Что нам Рим если Рига под боком…»
А. Л.
Что