стану её посреди,
где радостью горло полощет
бескрылая птица в груди.
Я рёбра руками раздвину,
и страха себе не прощу,
но птицу бескрылую выну
и в небо её отпущу.
Лети, уповая на встречный
и яростный ветер в лицо,
а я человек бессердечный,
конечно, отвечу за всё.
За всё, в чём я был или не был,
но всё-таки был виноват,
мне пялиться вечно на небо,
где птицы на север летят.
«С высоты, и не птичьего даже…»
С высоты, и не птичьего даже,
а полёта простого шмеля,
растворён в подмосковном пейзаже,
как репейник какой-нибудь я.
Зверобой, подорожник, крапива,
хвощ, полынь, василёк, лебеда.
Проплывают по небу лениво
туч недоеные стада.
И, когда унесёт электричка
в непролазные дебри Москвы,
сохранится надолго привычка
быть на голову ниже травы.
Пусть куражится спьяну Тверская;
но от воздуха, как во хмелю
я иду по Ордынке, кивая
пролетающему шмелю.
За душой тишина вместо денег,
денег нет и не будет, дай бог.
Я в 2005-м – репейник,
а на будущий – чертополох.
«После ливня – голубое…»
После ливня – голубое,
не бывает голубей,
и на фоне неба – двое, —
двоеточье голубей.
Туч растрёпанные клочья,
как потёки от чернил.
Третьего для многоточья
не хватает – ливень смыл.
«Где я? Об этом едва ли кто знает, – …»
П. Б.
Где я? Об этом едва ли кто знает, —
в первую очередь сам.
Дворником ветер дворы подметает,
прячется по чердакам.
Не серединка и не половинка,
в смысле: ни то и ни сё, —
вместо закладки сухая былинка
в томе «Худ. лита» Басё.
«Голубизна переходит…»
Голубизна переходит
в светло-зелёное – цвет
моря на мысли наводит,
смерти, как видимо, нет.
От удивленья присвистни,
смерти не будет? Да-да!
Впрочем, как не было жизни,
как таковой никогда.
«Когда сомневался Мефодий…»
Когда сомневался Мефодий
и не сомневался Кирилл,
язык, растворённый в природе
на птичьем со мной говорил.
О чём-то пиликал кузнечик
на тоненькой скрипке своей,
и молча, в преддверии речи,
былинку тащил муравей.
«Что касается грешного…»
Что касается грешного
моего языка —
вырву с корнем, сердешного,
и не дрогнет рука.
Чтобы больше не связывал, —
(нету связи прочней)
с пожелтевшими вязами
по-над речкой моей.
«Три