а то опять за старое. – И добавил, значительно помолчав: – Ленин-революционер нам не нужен, господа.
У каждого времени свой воздух, пригодный только для населяющих его современников. Тот, кто в иную эпоху вёл за собой миллионы, здесь, никем не узнанный, мирно потягивает пиво и слушает рэп, и, кажется, ни о чём большем и не мечтает. В другом рассказе “Пам-пара-пам” Колесников пишет о музыканте, кумире прошлых времён:
В девяностые годы за Россией присматривал дохристианский бог. Всё погибшее досталось ему в качестве жертвоприношения. Он насытился и ушёл. Слуцкий пел о пирах этого чудища, чтобы облегчить страдания его жертвам.
И вот он приезжает с концертом в город, где живёт герой рассказа, но…
Я стал жалеть деньги, потраченные на билет, маршрутку и пиво. Главная проблема заключалась в том, что для Слуцкого происходящее было привычным. Ему ничего не хотелось. Лишь бы отыграть да уйти. И не видеть нас, и песни собственные не знать. С бóльшим энтузиазмом люди завязывают шнурки. Он жалел, кажется, что сочинил однажды своё легендарное: “Пам-пара-пам”.
Но если говорить о сверхъестественном, то оно живёт в текстах лицеистов как бы своей автономной жизнью, оно сосуществует с обыденностью и, к сожалению или к счастью, никак не влияет на ход вещей.
Если можно было бы выделить одну общую для всех авторов тему, то, думаю, этой темой стало бы оживление, реанимация (как физическая, так и метафизическая) или даже воскресение. Если пользоваться терминологией Станиславского, не в этом ли и заключается сверхзадача литературы? Тексты лицеистов, с одной стороны, лишены эскапизма, они предельно жизненны, реалистичны и зачастую жестоки, с другой – в них есть инерция освобождения от социальности. Да, проза не может не быть актуальна, не может не быть про “здесь и сейчас”, но где-то в глубине она всматривается за околицу сегодняшнего дня и даже века и этим избавляется от груза сиюминутных примет.
Хорошая проза мечтает о поэзии. Роман Михаила Турбина, получившего вторую премию, так и называется: “Выше ноги от земли”. Главный герой, молодой хирург из провинциального города, пытается обрести себя заново после семейной трагедии. Спасая чужие жизни на операционном столе, он всё меньше смысла видит в собственном существовании. “Он почувствовал себя деревом, по которому ударили топором и с которого слетели все птицы” – так описывает Турбин состояние своего героя. Как и в случае с другими лауреатами, текст Турбина лавирует между жанровыми определениями. Это и производственный роман, и социальная драма с элементами нового реализма, и, наконец, даже мистический хоррор. Текст Турбина, в первую очередь, о людях: о необходимости в человеческом тепле, о необходимости в заботе о другом. В те дни, которые мы проживаем, подобный гуманистический посыл выглядит более чем уместным. И в этом, пожалуй, и состоит следование за Пушкиным. Тем более что сам Турбин вынес стихотворение “Эпитафия младенцу” в эпиграф своей повести:
В сиянье, в радостном покое,
У