Водовороты, которые каждый год забирали жизни нескольких человек, лениво закручивались в широкие плоские воронки.
Под развесистой ивой, слепившей на солнце серебром, Катя освободилась от платья и вошла в воду. Тёплая, цвета куриного бульона река не освежала Катю, а будто медленно варила. Она немного побарахталась и вышла на глинистый берег. Только сейчас, оставшись одна, девочка могла думать о том, как умер Маратик. Выжав косички, похожие на джутовые верёвки, и улёгшись на разложенном халате, Катя подставила веснушчатое лицо солнцу. Под алыми веками поплыли радужные пятна, и Катя стала вспоминать вчерашнее утро.
Маратик хныкал, размазывая кулачком сопли по смуглому лицу. Из-за этого его мокрый нос задирался и шевелился, словно резиновый. Ему хотелось пробраться в спальню и узнать, не привёз ли отец подарок с рейса, но Катя по-хозяйски, словно щенка, брала его в охапку и оттаскивала каждый раз, когда он уже делал глубокий вдох, чтобы запеть. В зале она расстелила любимое корпе – лоскутное одеяло – напротив телевизора и похлопала рукой по узору рядом с собой.
– Идём сюда, Маратик!
– Идё-о-ом сю-у-уда-а-а! – пропел Маратик и вытащил откуда-то из-за спины окарину, собираясь засвистеть.
С деревянной игрушкой Маратик не расставался уже полгода. Отец привёз окарину из длинного рейса в надежде, что свист заменит пение и сын заговорит, но этого не произошло.
– Ты что! – вскрикнула Катя и, отобрав игрушку, рассмеялась в ладошку. Маратик тоже улыбнулся, обнажив ряд детских полукруглых зубов.
Катя улеглась на корпе и пальцем с обгрызенным ногтем стала поглаживать цветные квадраты ткани.
– Смотри, Маратик, это табарик. Этот кусочек нам дали, когда умер атака. Ты помнишь атаку?
Маратик качнул головой и улыбнулся.
Катя вскочила на ноги, заправила майку в шорты и, схватившись за поясницу, заковыляла по комнате, изображая деда.
– Видишь этот кнут? – Катя сдвинула брови и стянула с дивана пояс от материнского халата.
Мальчик не понял.
– Ну представь, что тут – кнут! – Катя замахнулась поясом, словно погоняла скот.
– Кну-у-ут!
– Да, кнут. Вот муж, ой нет, жена тебя будет им бить! Потому что нельзя быть таким непослуш-шным! – Катя грозно прошипела последнюю фразу и со стуком упала на содранные колени. – А этот кусок папа принёс с дня рождения того противного Кайрата или как там его, синий – с похорон ажеки, красный – с похорон этого… Кхе-кхе-кхе, – Катя понарошку закашлялась и изобразила удушье.
За самодеятельным театром Кати наблюдала с надтреснутой доски в тёмном окладе сутулая Богородица с мешками под глазами, как у школьной учительницы рисования. Катя ловила её суровый взгляд и нарочито противно хихикала.
– Какой же ты весь сладенький, Маратик. Так бы и съела тебя, мой баурсачек! – Катя стянула корпе, накрылась им с головой и изобразила призрак. – Я одеяло смерти, я съем тебя!
– Я сме-е-е-е-ерть, –