не то, что надо. Логично?
– Тупее объяснения я в жизни не слышал. Хорошо, а почему тогда «на птице», а не «о птице»?
– Чтобы было ещё тупее, наверное…
– Ясно, чувак, теперь мне всё ясно. Ты идиот, который вместо того, чтобы заниматься чем-то полезным, да хоть дурь продавать, пишет самые тупые картины в мире и придумывает к ним самые тупые названия во вселенной. Классно, Мэтт, я бы так не смог.
– Ладно-ладно, брат, я пошутил, – Окурок примирительно машет рукой. – Просто мне не нравится предлог «of».
– Не нравится предлог? Ну конечно, как я сразу-то не догадался! Знаешь, мне он тоже кажется каким-то подозрительным. Да, Мэтт, это всё объясняет. Абсолютно всё. Кроме одного. Что же всё-таки здесь нарисовано?
– Ничего. Я же говорил тебе.
– Тогда зачем…
– Что угодно. Музыка, например.
– Да ты определённо издеваешься. Я не вижу здесь никакой музыки, только чёрточки, полосы и кляксы. И никто, клянусь тебе, Матье ди Как-там-тебя, никто во всём мире не увидит здесь даже намёка на неё!
– Всё верно. Музыку нельзя увидеть.
– Знаешь, я пойду, пожалуй. Завтра рано вставать, а я, кажется, уже начинаю трезветь. Удачи, Окурок. Береги себя, если сможешь.
– А как же музыка?
– Я не собираюсь тратить своё время на это.
– Это легко. Я покажу тебе. Встань сюда, тут потише. Не смотри, просто слушай.
Под потолком комнаты единственное окно, из которого почти ничего не видно. Мимо него изредка проносятся автомобили, небрежно размазывая по дороге грязный неон затхлой второсортной улицы. Маленький смешной человечек с рыжими полумокрыми волосами стоит напротив притихшего холста и напряжённо вглядывается в застывшие в безмолвном ожидании краски. Улица шумит и не даёт сосредоточиться.
– Две оранжевые полосы? И что же это должно значить?
– А сам как думаешь?
Очередной автомобиль проезжает мимо окна и недовольно гудит в почти перегоревшие сумерки.
Человек отводит взгляд от картины.
– Трубы?
– Ага.
– А почему одна из них кривая?
– Почему?
– Фальшивит?
Его брови взлетают над переносицей и почти соприкасаются с уже высохшими проволочно-рыжими волосами. Барри недоверчиво смотрит то на картину, то на художника, не понимая, какую игру они оба затеяли с ним.
– Не то слово! – Окурок впервые за вечер улыбается, и улица за окном улыбается вместе с ним.
– Музыкант напился и не попадает в ноты!
– Но вторая-то, кажется, вытягивает, а? – Окурок хлопает его по плечу.
– Вроде да… А это? Вот тут, чёрное с жёлтыми точками? Здесь же, по идее, должен быть орган? Орган Хаммонда? – Барри вдруг становится весело.
– Да не, смотри внимательнее! Откуда у этого задрипанного джаз-банда деньги на орган? Это старое дребезжащее пианино, у которого к тому же сломана педаль.
– И ре третьей октавы западает? – задумывается