вести, все более и более тревожные. Знакомые всяких категорий то и дело входили и выходили от нас, и некоторые русские, оставшиеся в отелях, искали у нас защиты. Многие собирались уехать из Франции. На третий день, в четверг 23-го, пронеслась весть об отречении Короля в пользу внука, графа Парижского141, с регентством его матери, герцогини Орлеанской142, и о бегстве его с остальной семьей в Англию. Оставшаяся в Париже герцогиня Орлеанская отправилась с сыном в палату во время заседания, чтобы представить народу нового Короля. Но при ужасном смятении молодой граф Парижский (наш ровесник) чуть не был задушен, и герцогиня-мать с трудом спаслась с ним и должна была последовать за прочими членами королевского дома в Англию. После этого события республика была провозглашена, и временное правительство учреждено. Толпа ринулась в опустевший Тьюлерийский дворец. Бегство королевской семьи было так внезапно, что все сохраняло еще следы их ежедневной жизни. Много было сделано опустошений и расхищено драгоценностей. Инсургенты в блузах надевали на себя парадные атласные и бархатные платья принцесс, покрытые дорогими кружевами, и их наколки и шляпы на свои головы. В этом безобразном виде они выбегали на улицу. Трон был взят и сожжен в саду. Несшие его рабочие, которые, как французы, всегда имеют le mot pour rire143, говорили между собой: «Сe sera la première fois, que le trône aura eu le soutien du peuple»144. Положение было критическое. К счастью, Ламартин, участвовавший во временном правительстве, стал его центром и своим красноречием сумел удержать порядок. Его обаяние было замечательно и способность импровизировать речи поразительна. Депутации за депутациями являлись к нему безостановочно, требуя каждая для себя известных прав. Каждую он умел отпустить спокойной и довольной. Его речь лилась широкой и блестящей, и французы, пленяемые формой, как древние афиняне, были побеждены ею. Мы, дети, были окружены этой политической атмосферой и принимали в ней участие по-своему. Имена главных лиц были знакомы нам, и предметы вожделений депутаций обсуждались при нас, открывали нам существование волнующих до сих пор современников социальных вопросов. Константин Васильевич принимал живейший интерес в развивающихся событиях. Симпатии его не были тайные, и мои родители сочли нужным просить его умерить выражение их при нас. Он повиновался, но молчаливый протест его мы отгадывали, когда в разговорах при нем касались ежедневных дел. Он бывал в клубах и на собраниях рабочих, что не могло не интересовать молодого человека. Внешним образом он выражал свои симпатии курением камфарных папирос, рекомендованных, как панацею против заразы, ярым республиканцем доктором Распайлем, впервые открывшим тогда существование микроорганизмов. Очень скоро Париж принял свой обычный вид. Только в Champs-Elysées, куда мы по-прежнему ходили каждый день, появились группы, человек по сорока, в блузах, которые добродушно и вяло счищали едва заметную травку в аллеях. Для этой работы достаточно было бы одного мальчика. Это были рабочие, оставшиеся без работы, которые, в силу нового принципа «le droit au travail»145, получали
