.

городское окно неведомо откуда залетело дачное цоканье пинг-понга.

      Лишь одна выбившаяся из кроны ветка лепетала на ветерке…

      Всю ночь во дворе орут, как лягушки в весеннем пруду, поставленные на сигнализацию автомобили.

      На ногах у него были башмаки той внешности, какая могла бы заинтересовать Ван Гога.

      К полудню ветерок прогнал по небу маленькое стадо овец, и снова там никого.

      Ковылявший вдоль забора старик перегнулся пополам погладить кошку, будто отдал земной поклон.

      Как всегда чуть боком, пролетела ласточка.

      …Так и просидели на берегу до утра, пока Медведица не вычерпала своим ковшом все небо вместе со звездами.

      Троллейбусная блондинка уехала в своем окне, а я в ее зрительной памяти так и остался с зонтом на остановке.

      Человек с лицом телесного цвета.

      Высказывался он веско, по-хозяйски формулируя всякую фразу – точно раскладывал по полкам штуки добротного сукна.

      «Выплывать надо, выплывать!» – и сделал руками движение вроде брасса.

      С ним было трудно говорить: он мыслил в масштабах области, а мне интересней мироздание.

      Перед входом в ресторан у большого, как катафалк, черного джипа маленькой толпой стояли, тихо переговариваясь, мужчины в темных костюмах. Было похоже на похороны.

      У дверей торчал бравовидный охранник.

      Это что же – на том свете я повстречаю всех соседей по коммуналке? И тех райкомовских старперов, что цеплялись ко мне в выездной комиссии?

      В то слабоумное время…

      «А я ей в кактус-то кипяточку, кипяточку!..»

      Между столиками в кафе прогуливался кот преуспевающего вида.

      Потом подали сливовый джем, видом напоминавший солидол и вкусом тоже.

      За нехваткой текстов в посмертное издание включили пухлый том истории болезни.

      О, эти гнущиеся в руках типографа тяжелые кипы свежеотпечатанных листов!

      К вымершим породам домашней утвари, вроде кофейников и чернильниц, теперь присоединились и пишущие машинки.

      Вот подрастут вылупившиеся в словарном гнезде кукушата – и разлетятся по газетам.

      В Париже выйдешь из музея на улицу – а вокруг все те же Моне с Писсарро.

      Показывая пруды в королевском замке, гид рассказала, что в них плавают зеркальные карпы, выведенные еще Людовиком XIV.

      – Я их так вкусно готовлю… – вздохнула старуха-экскурсантка из Израиля.

      Пианист разошелся и наяривал так, словно запускал руку с засученным рукавом в мешок, набитый нотами, зачерпывал их там пригоршнями и швырял на клавиатуру.

      – Это у вас цена или номер телефона?

      Прислал стихи, отпечатанные на какой-то нервной пишущей машинке со скачущими буквами.

      Когда С. заходит в редакцию, то тут же заполняет всю ее своими сумкой, ранцем, какими-то брезентовыми свертками в ремнях – точно тут расседлали лошадь…

      Заточенная в стеклянной будке у подножия эскалатора дежурная не дает покоя своему микрофону, все время