бритвой, маятником на цепочке, помогавшим ее папаше погружать в гипнотический сон отчаявшихся простаков и искать под землей источники чистой воды. Интересно… что же еще можно разузнать о смерти Анны, а заодно о человеке, заменившем ей отца и обнаружившем ее тело в ванне, в остывшей, темной от крови воде, если покопаться как следует?
Может быть, Дэнни уже отыскал ее письма? Перечитывать их Джуд не на шутку боялся, но знал: без этого не обойтись. Письма он помнил неплохо и теперь понимал, что в каждом из них Анна пыталась рассказать ему, к чему идет дело, а он все упустил. Нет, не упустил, хуже – не пожелал ничего замечать, сознательно проигнорировал лежащее под самым носом.
От первых ее писем из дому веяло живым, беззаботным оптимизмом: судя по подтексту, Анна взялась за ум и всерьез, как подобает человеку взрослому, занялась собственным будущим. Написаны они были на дорогой, плотной почтовой бумаге, ровным, слитным, не без изящества почерком и, подобно всем прежним беседам, изобиловали вопросами, хотя теперь, в переписке, на ответы она, похоже, не рассчитывала. К примеру, писала, что целый месяц рассылала работодателям резюме, а после риторически спрашивала, не зря ли явилась на собеседование в центр дневного ухода за престарелыми с черной помадой на губах и байкерских сапогах. Или описывала два колледжа и долго, пространно раздумывала, какой из них лучше выбрать. Но все это было сплошным надувательством, и Джуд живо ее раскусил. Работы в центре по уходу за стариками Анна мало того что не получила, но даже не заикалась о ней после того, первого и единственного раза. А к началу весеннего семестра будто бы подала документы в академию косметологов, напрочь забыв о колледже.
Последние несколько писем отражали состояние ее психики куда точнее и достовернее. Эти были написаны на обычных листочках в линейку, вырванных из блокнота, жутко корявым, трудночитаемым почерком. В них Анна жаловалась, что не знает ни сна, ни покоя, ни отдыха. Писала, что сестра ее переехала в новый строящийся район, что по соседству, совсем рядом, возводят дом, что со стройки каждый день с утра до ночи доносится стук молотков и что живется ей – будто возле мастерской гробовщика сразу же после морового поветрия. Что по ночам, стоит лишь задремать, молотки снова берутся за дело, стучат, и стучат, и стучат, и плевать им, что на стройке нет ни души! Что уснуть она уже не надеется. Что сестра пытается организовать ей лечение от бессонницы. А еще Анне о многом хочется поговорить, только не с кем, а разговаривать с самой собой – это так скучно… «Устала я, – писала Анна. – Устала от этой скуки невыносимо».
Еще она умоляла Джуда позвонить ей, но он так и не позвонил. Достало его, если честно, это нытье, а вытаскивать ее из депрессий стоило слишком уж многих трудов. Пока они не расстались, Джуд пробовал, и не раз, но все его старания оказались напрасны. Он сделал все, что только мог, толку из этого не вышло, однако Анна никак