И все эти трэлы и реченные свободные, но несчастные люди возделывают поля, пасут животных, занимаются ремеслами… Надо всеми же стоят такие люди, которых зовут хозяевами и господами. Эти не делают ничего, даже в кузнице меча не заточат, только сидят целыми днями у себя дома или выходят из дома и валяются на солнце возле выброшенной из очага золы – словно псы, отбившиеся от себе подобных.
И тот человек сумел бежать из волошского града, стоявшего недалеко от Великой Реки; мужественный и могучий, он прошел все опасности и добрался к нам, пройдя все Чернолесье. И мы видели, что он не лжец, и с ним обходились очень жестоко, потому что на тело его кнут оставил много рубцов; были среди них и следы оков и оружия этих людей, не одного из которых пришлось ему сразить ему перед побегом. Он стал нашим гостем, и мы полюбили его. Человек сей жил потом среди нас и живет по сю пору, ибо мы приняли его в свой род. Только вчера он захворал и не смог выступить с нами. Возможно, он отправится следом и догонит нас через день или два. Если же нет – я приведу его к Вольфингам, когда битва закончится.
Тут расхохотался Биминг и молвил так:
– Ну, а если кто-то из нас не вернется домой: или ты, или Вольфкеттль, или гость-Волох, или я сам? Думается мне, что не видать нам городов юга и самих южан, иначе как в боевом строю.
– Злые твои слова, – отозвался Вольфкеттль, – хотя надлежит учитывать и подобный исход. Но почему ты подумал так?
Ответил Биминг:
– В нашем доме нет своей Холсан, что сидит в чертоге под кровом и пророчит родовичам их истинную судьбу. И все же время от времени под нашим кровом звучит доброе или злое слово… надобно только слушать. Вот и вчера мы услышали недобрую речь из уст отрока десяти зим отроду.
Молвил тут Илкинг:
– Сказав все это, говори теперь остальное: слово произнесено. Иначе мы можем заподозрить самое худшее.
Продолжил Биминг:
– Случилось так: вчера вечером этот парнишка вбежал в чертог в слезах, когда в доме было полно народа и все пировали. Он заливался ревом и не желал успокаиваться. Когда же его спросили, в чем дело, он наконец ответил: «Ладно, скажу. Ворон обещал мне на следующей неделе слепить из глины лошадку и обжечь ее в печи вместе с горшками. Теперь он уйдет на войну и не вернется. И я останусь без игрушки». Тут, понятно, все мы расхохотались. А мальчишка скривился и спросил: «Чему вы смеетесь? Поглядите туда, что вы видите?» «Ничего», – ответил кто-то из нас, только стену пиршественного чертога и праздничные занавеси на ней. Мальчишка, взрыднув, продолжил: «Плохие ваши глаза, у меня лучше. Я вижу небольшую полосу на вершине холма, а за нею откос повыше нашей Говорильной Горки. И на нем лежит Ворон, белый словно мел, и такого лица не увидишь, кроме как у покойника». Тут вступил в разговор стоявший неподалеку Ворон, муж еще молодой: «Добрая весть, парень, хорошо быть убиту на рати! Но ободрись: вот Ганберт, он вернется и слепит тебе конька». – «Нет, и он не придет назад, – рек отрок. – Ибо я вижу его бледную голову у ног Ворона, а тела в зеленой,