и мысли приходилось собирать по крупицам.
– Меня удивляет, что вы, как человек так много знающий об искусстве, так легко отвергаете его значимость.
– Собственно, по этой причине я и отвергаю его. Впрочем, я не буду ходить вокруг да около, – он заметил сердитое выражение ее лица и мгновенно стал серьезным. – Видите ли, мисс Стоунбрук, вы восхищаетесь искусством потому, что оно красиво, а я презираю его от того, что это фальшивка.
– Очень смелое заявление. – чуть не задыхаясь от возмущения, просипела Мадаленна. – Очень смелое и невежественное.
– Это вы о чем?
– О том, что вы так легко определили, почему я восхищаюсь искусством.
– А разве это не так? – полуулыбнулся мистер Гилберт. – Впрочем, если не так, то прошу прощения, я не хотел вас обидеть, просто привык к ответам своих студентов. «Я люблю Рафаэля, потому что он рисовал милых ангелов.» Как вам подобное заявление?
– Чудовищно. – но ее раздражение все еще бушевало в ней. – Надеюсь, что моя причина будет более глубокой.
– И почему же вы восхищаетесь искусством, мисс Стоунбрук?
Они подошли к небольшому мосту, и Мадаленна вдруг остановилась. И почему она восхищалась обычными соединениями разных цветов на холсте и странными конвульсиями механического карандаша? Не могло же быть все так банально; не из-за этого у нее всегда ныло где-то внутри, когда она видела чудо – волны выпрыгивали из рамы, и гроза была готова обрушиться на головы смотрящих.
– Оно хранит вечность. – наконец выговорила она.
– Поясните. – неумолимо ответил мистер Гилберт; дискуссии было не избежать.
– Видите ли, – тихо начала Мадаленна. – Мир постоянно меняется, а природные катаклизмы и вовсе рушат его, да и сама природа медленно умирает. Я восхищаюсь этой красотой, – она кивнула в сторону гор. – Но разве я могу сказать с уверенностью, что так же будет и при моих внуках? А картины, они вбирают в себя все это и хранят на века. Ведь когда-то и в шестнадцатом веке люди просто жили среди того, что мы сейчас называем «пастушью пасторалью», а потом это все исчезло; крестьяне умерли, закончились старые войны и начались новые – изменилось все и до неузнаваемости. И мы бы никогда бы об этом не узнали, если бы не пейзажи. Искусство переносит во времени и пространстве, и за одно это его нельзя называть пошлостью.
– Но согласитесь, картины часто врут, разве не так? Помните ситуацию с Анной Клевской и Генрихом 8? – усмехнулся Эйдин. – Как разгневался король, что его избранницу представили в куда более выгодном свете, чем на самом деле?
– Возможно, – кивнула Мадаленна. – Но и если они и врут, то только ради блага. А портреты я вообще не люблю, мне больше нравятся пейзажи.
– И вы верите в ложь во спасение?
– Верю, – просто ответила Мадаленна. – Вообще лучше стоит верить в хорошее.
– И вечное. – добавил мистер Гилберт, и Мадаленна посмотрела на него.
– Вы смеетесь надо мной?
– Нет. Я редко бываю искренним, но сейчас я говорю чистую правду. Я не смеюсь над вами.
– Благодарю. –