не маскирующийся под материю.
Vespers
I don’t wonder where you are anymore.
You’re in the garden; you’re where John is,
in the dirt, abstracted, holding his green trowel.
This is how he gardens: fifteen minutes of intense effort,
fifteen minutes of ecstatic contemplation. Sometimes
I work beside him, doing the shade chores,
weeding, thinning the lettuces; sometimes I watch
from the porch near the upper garden until twilight makes
lamps of the first lilies: all this time,
peace never leaves him. But it rushes through me,
not as sustenance the flower holds
but like bright light through the bare tree.
Вечерня
Мне больше не интересно, где ты.
Ты в саду – там, где Джон,
в земле, абстрагированный, с зеленой лопаткой в руке.
Вот так он садовничает: пятнадцать минут
интенсивных усилий, пятнадцать минут экстатического
созерцания. Иногда я тружусь рядом, тенью
следуя за ним: полю, прореживаю латук; иногда
наблюдаю с веранды верхнего сада, как сумерки
зажигают первые лилии: все это время
покой его не покидает. Но все проносится сквозь меня
не как соки, питающие цветок,
а как яркий свет сквозь голое дерево.
Vespers
Even as you appeared to Moses, because
I need you, you appear to me, not
often, however. I live essentially
in darkness. You are perhaps training me to be
responsive to the slightest brightening. Or, like the poets,
are you stimulated by despair, does grief
move you to reveal your nature? This afternoon,
in the physical world to which you commonly
contribute your silence, I climbed
the small hill above the wild blueberries, metaphysically
descending, as on all my walks: did I go deep enough
for you to pity me, as you have sometimes pitied
others who suffer, favoring those
with theological gifts? As you anticipated,
I did not look up. So you came down to me:
at my feet, not the wax
leaves of the wild blueberry but your fiery self, a whole
pasture of fire, and beyond, the red sun neither falling
nor rising —
I was not a child; I could take advantage of illusions.
Вечерня
Так же, как Моисею, ты являешься мне,
ведь ты мне нужен,
хоть являешься и нечасто. Я живу, по сути,
во тьме. Возможно, ты учишь меня
реагировать на малейшие проблески. Или, подобно
поэтам, тебя к этому побуждает отчаяние:
горе заставляет тебя раскрыть собственную природу?
Сегодня днем в физическом мире, куда ты обычно
привносишь свое молчание, я поднялась
на холмик над дикой черникой, метафизически
спускаясь, как на всех своих прогулках: достаточно ли
я углубилась, чтобы ты меня пожалел, как ты иногда
жалел других страдальцев, благоволя к тем, кто
наделен богословским талантом? Как ты и предвидел,
я не подняла глаз. Поэтому ты спустился ко мне:
у моих ног не восковые листья дикой черники,
а твое огненное «я», целое пастбище пламени,
а за ним – красное солнце, ни заходящее,
ни восходящее, —
я была уже не ребенок: я могла жить иллюзиями.
Vespers
You thought we didn’t know. But we knew once,
children know these things. Don’t turn away now —
we inhabited
a lie to appease you. I remember
sunlight of early spring, embankments
netted with dark vinca. I remember
lying in a field, touching my brother’s body.
Don’t turn away now; we denied
memory to console you. We mimicked you, reciting
the terms of our punishment. I remember
some of it, not all of it: deceit
begins as forgetting. I remember small things, flowers
growing under the hawthorn tree, bells
of the wild scilla. Not all, but enough
to know you exist: who else had reason to create
mistrust