как и многих художников, тонко чувствующих действительность, – печальна. Он много пил, но много писал, потерял работу, детей и жену, скитался по квартирам и улицам. Он был совершенно непрактичным человеком, денег не накопил, все, что заработал, спускал на алкоголь, отдавал за бутылку. Многие пытались ему помочь, одевали, поили, когда он был с лютого похмелья, но он не хотел лечиться. К старости Саврасов справился с алкоголизмом, но здоровье уже было подорвано, он ослеп, а руки тряслись так, что он не мог держать кисть. Умер художник в полной нищете.
Я смотрел на распечатанную копию и даже по ней понимал, насколько художник был нежным и душевным человеком. Через такую глушь, тоску и обреченность он смог передать красоту зарождающейся весны. Картина звучит прилетевшими грачами, только прислушайся! Полотно затягивало, я представлял, что прогуливаюсь там, у покосившейся церкви, тающий снег скрепит у меня под ногами, я глубоко вдыхаю ароматы мокрой древесины, чувствую, как меняется ветер. Посреди этой разрухи я понимаю, насколько прекрасна жизнь, она печальна, но так душевна. Нигде и никто не сможет прочувствовать эту особенную красоту. Лишь тонкой души художник может сочетать столько тоски и радости в одной работе.
Какое-то время я просто сидел. В голове мелькал образ моей свалки весной, она была чем-то похожа и не похожа совсем на картину Саврасова. Там не было церкви, деревьев, да и грачей тоже, но по духу, по цвету я ощущал что-то общее. И я помнил тот запах – ранней весны.
Мне до одури захотелось написать свалку, но вместо этого я нырнул в свой чемодан с красками и стал дотошно подбирать палитру. Белила титановые, сиена жженая, умбра, да, конечно, куда без нее, индиго. Пейзаж очень сдержанный, главное, попасть по тону и перекрыть эту распечатку. Не могу ее видеть, но Гера прав, так работа, наверно, пойдет быстрее. Я так еще не делал, но надо попробовать.
Я начал работать над полотном вечером того же дня, и картина завладела мной. Куда бы я ни шел и что бы ни делал, мне хотелось вернуться домой и писать этот шедевр. Лиля не появлялась в академии, я звонил ей, заходил домой, но дверь была закрыта, а телефон молчал.
Я положил несколько букетов под дверью, их участь осталась для меня загадкой. В такой ситуации я сделал то, что умел лучше всего: сосредоточился на живописи. Периодически плакал в душе. Иногда панические атаки случались ночью, когда я понимал, что нахожусь совсем один в темноте. Если не мог уснуть, возвращался к картине, пару раз крепко напился и остался дома, но отметил, что от алкоголя нет никакого толка. Лилю я забыть не мог, но понимал, что ей нужно время и что, возможно, она никогда не захочет меня видеть. Это было нормальной реакцией. Поэтому я продолжал работать. Странно, но предложение Геры оказалось как нельзя кстати. Я просто ушел в картину, спрятался и потерялся.
Пока я ее писал, от Геры не было ни одного звонка, вообще за это время я лишь один раз поговорил с Леонидовичем, и все. Либо телефон молчал, либо я не брал трубку.
Спустя три недели, как и говорил Гера, мне показалось, что я приблизился к относительной схожести. Его звонок не заставил ждать.
– Здорово.
– Привет.
– Как