пешей прогулки… да и для любой другой —
время ещё не лучшее для прогулки —
лишь для стихов, наверное, что с тобой
облачным утром плодит на окне окурки,
на подоконнике, то есть. Стекает дым
по занавеске цвета кофейной гущи…
от того всё выглядит – будто бы стал седым,
то есть, вполне возможно, что даже лучше,
тем самым давая зеркалу лишний шанс —
не ужаснуться – как быстро проходит время —
в том его варианте – здесь и сейчас,
когда на лице следы, но не факт старенья.
Кухня спасает наличием кофе, тепла, еды…
сигаретного дыма, смешанного с азартом
литературы… какой-то ещё ерунды,
вдруг возникающей перед глазами внезапно —
всё это тянет на вымысел или бред
умалишённого! – только спасает рифма,
вовремя найденная и… через штору свет,
вылитый в чашки – с гущей кофейной слитно —
как бы уже – не ночь, но ещё не день —
«между собакой и волком» – в другом раскладе —
время уходит… кухня, стихи… сирень,
но без цветов… под окнами прорастает.
Расписание
Колокол отмеряет время после полудня,
оставшееся до ужина, до кружки пива,
до свежего хлеба, что подают обязательно к студню
в данной местности… и выглядит очень мило,
как «святое семейство», собравшееся на ужин —
милые люди, с глазами, как утром небо,
но только вечером, когда отраженье в луже —
выглядит так, как должно быть после обеда…
то есть не так, как выглядят рано утром,
после бессонной ночи с женой в постели…
и только колокол напоминает гулом,
что пора на работу – ещё не конец недели.
И так продолжается на протяжении жизни —
колокол бьёт, люди глядятся в лужу —
никто не в накладе… голуби только капризны —
не едят старый хлеб – он никому не нужен.
И нищий на паперти кладёт до земли поклоны,
благодаря прохожего за вниманье —
карман его пуст, но взгляд благодарности полон…
Маленький город, чьё даже забыл названье.
«Достоверно известно место, где хоронили…»
Достоверно известно место, где хоронили,
но теперь не найти даже номер его могилы —
всё заросло бессмертником и полынью…
а говорят, что бабы его любили.
Видимо так любили, что стёрлось место
проникновения мысли, откуда память…
и теперь только ветер в траве сторожит окрестность,
чтобы хоть это осталось, раз спёрли камень.
И от ворот стоптали совсем дорожку…
ни указателя, ни записи в книге мёртвых —
был человек, как будто бы – понарошку…
в синей рубашке и в пиджаке потёртом —
очень любил его, даже когда подкладка
стала, как сито… но сохранила форму.
Жизнь оказалась, увы, не настолько сладкой,
даже,