все те, кто до революции жил торговлей, и пытались продолжать в том же духе после её «триумфального шествия», не понимая, что золотое время их уже ушло.
Город узнал страшное новое слово «Чека». Этой организации, располагавшейся на Скобелевской улице, приписывалось всё жуткое, что происходило в городе: убийства, исчезновение людей, рейды и облавы на «спекулянтов». Хотя в городе стихийно действовали и иные «органы революционной власти», да и просто банды уголовников. Отличить последних от первых подчас было невозможно, «революционностью» козыряли все.
А между тем в город пришла весна. Ей было совершенно начхать на революцию. Она смело распускалась на деревьях белоснежными цветками, вопреки гонениям на всё «белое», бывшее у новой власти символом «старого режима». Ей было не до запретов на «буржуазную мораль». Она цвела и благоухала верой, любовью и надеждой, вселяя их в измученные страхом сердца горожан.
Весна наполнила город разнообразными слухами. Они передавались от улицы к улице, от дворика к дворику, прирастая фантастическими подробностями. Но их суть оставалась неизменной. Новая власть зашаталась. Казаки подняли восстание и вели бои за Новочеркасск. Со стороны Украины угрожали германцы. А где-то на Кубани до сих пор жила и сражалась маленькая, но отважная Добровольческая армия.
Судьба последней особенно волновала обитателей маленькой квартирки на Восьмой линии города Нахичевань. Наталья Ивановна Теплова и Елена Семёновна Верина жадно ловили хотя бы малейшие сведения о Добровольцах и жили этими сведениями.
Елена Семёновна после получения записки от мужа резко пошла на поправку. И даже румянец на щеках появился. Засобиралась было обратно к себе на квартиру. Но хозяева попросили остаться – вместе ведь гораздо легче переносить тяготы. Елена Семёновна взялась помогать по хозяйству, Наталья Ивановна стала по привычке штопать и зашивать всё, что плохо пришито. Правда вот машинки, её верного «Зингера», с ней уже не было.
Вопреки совету Ивана Самохина «в Ростов не показываться», не показываться совсем она не могла. Каждое утро она рано вставала и по длинной Почтовой улице шла к Собору Рождества Пресвятой Богородицы, прихожанкой которого являлась. В соборе она помогала с уборкой, приготовлением трапезы, и много молилась за здравие сына. Там и перекусывала, «чем Бог послал». В ней, раньше не столь усердной в вере, проснулось вновь подзабытое с девичества благочестие. Церковь казалась ей последним надёжным прибежищем в рушащемся мире. И не ей одной. На службы, и просто помолиться людей приходило много, и все они имели острую нужду обратиться к Богу, тогда как в прежние времена многие ходили лишь для виду, потому что «так положено». Большевики же в церковь не заглядывали, хотя и грозились в своих газетах и листовках «прищучить попов». Но видимо, приказа не было.
Так, в молитвах, трудах и вечерних чаепитиях (допивали старые запасы) в уютной квартире семьи Зарефьян проходили апрельские денёчки. Приближалась Пасха. Красные нервничали,