большой любительнице итальянской музыки. Разодевшись в бархат и кружева, унизав пальцы сверкающими кольцами, накинув на могучие плечи шубу Карла Бирона, кавалер уселся в сани и не без опаски доверил себя искусству возницы. Никаких происшествий за время пути не случилось за исключением того, что лошадь уронила на снег несколько ржавых шаров.
По дороге кавалер вспоминал оперы, какие доводилось ему слушать, чтобы пленить знатную меломанку. Однако его ждало разочарование: княгиня оказалась в отъезде. Та же Лолио дала ему письмо к артиллерийскому генералу Мелиссимо – бывшему ее покровителю, и кавалер велел отвезти себя в Литейную часть, где стояли артиллеристы.
Суровое лицо генерала мечтательно затуманилось при имени г-жи Лолио. Прием кавалеру был оказан любезный; его оставили обедать. Жилище генерала приятно удивило гостя: в центре Петербурга он нашел дом совершенно во французском вкусе. Хозяйка, одетая по моде не столь давних лет, прилично изъяснялась по-французски и имела манеры если и не совсем светские, то вполне достойные. Гостя представили собравшемуся к столу обществу как парижанина, путешествующего ради своего удовольствия. Решив всех очаровать, кавалер быстро завладел разговором и поведал московитам о своих недавних встречах с королем Фридрихом, о беседах с Вольтером и Руссо, о придворных забавах в Фонтенбло. Гости примолкли, внимая. Особенное впечатление рассказы кавалера произвели на брата хозяина, директора Московского университета, и его жену, урожденную княжну Долгорукую,– возможно, потому, что они лучше остальных понимали французскую речь-скороговорку. Уже выйдя из-за стола, они продолжали расспрашивать его о французской литературе, главным образом о Вольтере, но кавалер краем глаза заприметил, что в соседней комнате готовятся приступить к «фараону», и весь интерес к литературной беседе у него пропал.
Один из офицеров, присутствовавших среди гостей, развязный малый, весело предложил кавалеру войти в банк. Тот сгорал от желания, однако, не желая сразу показать себя завзятым картежником, стал отнекиваться; уступил он с видимой неохотой. Банкометом был Лефорт, внучатый племянник знаменитого фаворита императора Петра, приохотившего к европейской культуре владыку московитов. Устремив на кавалера насмешливые глаза и отметив, как любовно и умело обращается тот с картами, он усмехнулся, угадав заядлого игрока. Он и сам был не промах; однако генерал Мелиссимо был его другом, и он решил быть начеку. Однако кавалер вел себя осторожно, наблюдая за другими. Сосед его, офицер Зиновьев, горячился, делал ошибки, и он покровительственно несколько раз удержал молодого человека от оплошностей. Остальные игроки хранили невозмутимое молчание. Персоны высшего света, они проигрывали спокойно, выигрывали равнодушно. На глазах изумленного кавалера некий князь разом проиграл десять тысяч и глазом не моргнул. «Эге,– подумал кавалер,– здесь можно будет поживиться, даже не прибегая к шулерским приемам». Для первого раза он играл с большой умеренностью, так что выигрыш его в итоге составил