Внезапно широко раскрытые глаза. Слабый первобытный трепет. Душа напрягается и сжимается в комок, ожидая повторения, ибо лишь тогда в темной неизвестности возникает лицо, испуганное и пугающее одновременно, искаженное от боли или – о, как бы этого хотелось! – полное ошеломленного восторга. Но, увы, желание это сбывается крайне редко, ибо одна за другой являются мрачные истины, которым, похоже, нет конца.
Крик. Перехватывает дыхание, замирает сердце. Что дальше?
На этот раз – взрыв воплей. Из трех глоток сразу. Уже нечто совсем… иное.
Грохот и глухой удар, где-то внизу мечется из стороны в сторону луч слабого света. Скользят сапоги по доскам, крики становятся хриплыми, будто рвется под потоком звука нежная ткань. Наступает мгновение, когда все колеблется на лезвии ножа, на краю зияющей пропасти, под завывание несущего забвение ветра – неужели пришло безумие? Вырвалось на свободу необузданное насилие и не разбирающее пути зло? Смутные фигуры врезаются друг в друга, каблуки топчут лица с широко раскрытыми ртами, летят за борт тела, трещат кости, хлещет кровь, грязные пальцы вонзаются в глаза – сколь же многие стали по прихоти судьбы жертвами безжалостного безумия!
А ведь хватило бы одного зычного, отданного командным голосом приказа, чтобы оттащить души от края смертельной бездны. Если бы среди сбившейся в кучу команды оказался хоть один, чья сила духа и железный хребет могли дать единственный шанс на спасение…
Но ужас, плывший в знойных течениях ночи, проникал в плоть и разум, и за раздавшимся снизу жутким воплем последовал безудержный хаос.
Жизнь, как бы мог заметить Бошелен – будь он в состоянии что-либо комментировать, – всегда склонна к глупости и, что вполне логично из этого следует, к жестокому самоуничтожению.
Но естественно, он был слишком занят, изливая в своей каюте бесконечный поток семени в лоно почти бесчувственной и совершенно несопротивляющейся Сатер – а это, как все прекрасно знают, является вершиной человеческой доблести, славы и величия.
В свете яростно раскачивающегося фонаря безголовое тело Абли Друтера продолжало сучить ногами, несмотря на кровь, хлещущую из кошмарно изодранной шеи. Руки его дергались, будто управляя непослушными марионетками. Пташка Пеструшка, Густ Хабб и Хек Урс дружно попятились по проходу в сторону носа – не носа Абли, поскольку головы у него уже не было, а гальюна на носу корабля, – но, поскользнувшись, все трое, крича, скатились к заплесневелому борту, судорожно пытаясь подняться на ноги. Хек продолжал держать высоко поднятый фонарь, чувствуя исходящий от промокшей одежды резкий запах мочи, а в случае Густа – и кое-чего похуже.
Если бы убийца сейчас явился по их души, он практически без усилий завладел бы добычей. Однако ничто на них не обрушилось, и, не считая их собственных воплей и глухого стука сапог Абли – а теперь еще и панического топота ног по палубе наверху, – не было слышно ничего подозрительного: ни шороха, ни ворчания, ни лязганья клыков, ни шипения оскаленной пасти.
Несмотря