черных чертей и начинают носиться над поляной.
Моцарт. Праздник! Всем радоваться!
Деревья ожили! Из них вылезли страшные, уродливые головы! Засвистели, завыли, заквакали! Взлетели в воздух! И все это смешалось в огромный черный смерч, прорезаемый молниями!
Я дрожал. Из моего дерева полезли черви, трехголовые человечки, крохотные динозавры. Все они пели и плясали. Появился Мясницкий, он схватил меня за шиворот, и мы взлетели в небеса.
Солнце! Свет! Мы висим в золотом шаре! И мы спасены!
Мясницкий. Ты все понял?
Я заорал, что понял все!
Мясницкий. Ты хочешь домой?
Я. Нет!!! Совершенно! Отнесите меня куда угодно! Только не туда!
Мясницкий. Я знаю, куда тебе надо! Закрой глаза! (Я закрыл). Теперь открой!
Я открыл. Мы стояли на площади старинного города. Шла торговля, толпилось множество веселых, румяных людей. Пахло розами, свежим хлебом и навозом.
Мясницкий. Это Германия, город Любек, 18 век! Иди по этой улице и войди в первый попавшийся кабачок! Там твое счастье!
Мясницкий исчез. Я пошел по городу. Он был один из тех, в которые я всегда мечтал попасть. Готика, улыбчивые прохожие. Добродушные стражники, верхом. В конце улицы я увидел кабачок. Над входом была надпись: «Крепкое пиво и сочная свиная ножка!». Я вошел. Кабачок был совершенно пуст. Широкие, длинные столы из дуба, такие же скамьи. Из – за занавески вышла девушка и подошла ко мне. Ласково улыбаясь, она спросила:
– Какого пива желает господин сочинитель?
Она была так красива, так женственна, и обворожительна, что я не выдержал и заорал:
– Пушкин, старина, ты не прав! На свете счастья сколько угодно! А вот покоя и воли нет совершенно!
…Хотя в данном случае, я о «покое и воле» забыл навсегда.
ВОДЯНАЯ КРЫСА
…Я проводил гостей до калитки, и постоял там немного, прислушиваясь к их голосам… Расходились они шумно, весело, и очень неохотно. Кто- то предложил идти купаться «голышом и всем вместе», кому —то загорелось посидеть на крыше, кого – то потянуло в лес «к очаровательным нимфам и дриадам». Наконец – то стало тихо.
Над черным, неподвижным и как – будто очарованным лесом, низко висела огромная, пугающе красная луна…
Казалось, что внутри ее, – прозрачной и гладкой, – льются, льются, и никак не могут остановиться, густые, плотные массы багровых дымов… Или нет, больше она похожа на слепой глаз какого – то злого бога, вытаращенный в припадке дикой ненависти…
– Ужасная вещь, луна! – подумалось мне.
Что —то зашуршало. Я опустил голову, – посреди дороги сидела большая, мохнатая, собака и смотрела мне в лицо. Черная морда в темноте казалась безглазой… Мне стало жутко. Я бросил сигарету и пошел в дом, пытаясь понять, зачем вся эта чертовщина портит мне вечер.
– Андрей Иваныч! – тихо позвал кто —то…
Я обернулся. У калитки, сгорбясь, стоял профессор Антонович, мой недавний сосед по даче.
– Простите меня, ради бога, дорогой Андрей Иваныч, – смущенно забормотал он, входя в комнату:
– Вы,