еще и сопоставлял, где сейчас он и где эти все люди, которые вот так как и он живут, как и он страдают, и, как и он волнуются, и еще чего-то ждут от этого зачастую неуловимого для них Времени и этого необъятного нашим сознанием Провидения, которое у многих такое витиеватое, которое у многих земных людей такое сложное и такое оно противоречивое, и не потому, что они не образованы или они не целеустремленные, а все потому, что все мы не властны ни над Временем, ни над бесконечным Пространством, хоть бы и он пересел сейчас в самый быстрый тот космический корабль или на тот «Протон», который вынес бы его буквально в миг на высокую околоземную орбиту, чтобы мог и больше видеть и больше знать… Но, вот изменить даже оттуда ни всей жизни, ни в жизни своих героев даже оттуда с небес земных он бы ничего не смог…
Так как и он не властен над ними…
– А, чего они все теперь ждут?
– И, что они делают, чтобы их желание сбылось?
И, он ощущал, что на этой Земле его давно ждут только его два родных и любимых им сына, да еще внук Данила, которого он обещал отвезти на елку в Кремль в великую Москву и еще его ждет родной средний брат Иван, а волнуется за него, как всегда и за его здоровье, и за весь этот его путь, только она – его любимая жена, с которой столько прожито и столько пройдено ими по Земле, по землице этой круглой….
И, ему сейчас хотелось, как бы навсегда запечатлеть и само это его ожидание, и это их трепетное волнение, чтобы кто-либо другой знал и поведал, так ли он сам думает, так ли он сам живет, так ли, как и все волнуется и еще страдает, так ли ждет новых встреч, и новых впечатлений от самой жизни?..
– И, что же будет завтра?..
Теперь он и знал, и ясно понимал то Сахаровское глубокое философское изречение, что будущее – это категория не определенная, и никто из нас туда заглянуть не может, хоть сам Нострадамус, хоть болгарская много знающая Ванга, как бы не желал и сколько бы не силился, будь ты хоть трижды экстрасенсом или магом и провидцем в одном обличье.
Так и его нынешняя сегодняшняя жизнь, также была для всех его, окружавших настолько не определенная, что так же абсолютно случайная, так, как и сам процесс его жизни, определяющий то наше постоянное движение и его сегодняшнее осмысление прожитого им, его анализ всего того, что может можно было бы сделал иначе или вовсе и по-другому. И ему больше нравился тот дворянский и ХVI, и даже ХVIII век, когда им всем и мыслилось по-другому, и жилось людям по размереннее и впечатления свои писатель мог долго и тщательно обдумывать, и долго тщательно их шлифовать переписывая и не раз перечеркивая. И мы, видя их черновики, как бы были соучастниками биения его мысли, его личного пути к тому окончательному отшлифованному варианту, который теперь и радует, и волнует нас он одновременно…. А теперь, и у нас, слышен только стук черной клавиатуры, и никто, и никогда не узнает, и не прознает он, как он