Сядьте, сядьте! Чего, черт побери, вы так испугались? Хотите вина? Вот, пейте, прошу вас! – Он щедрой рукой наполнил стоявший наготове бокал, облив вином ковер и собственное колено. Пан Кшиштоф с молчаливой благодарностью принял бокал и, жадно припав к нему губами, в три могучих глотка вылакал вино. Вкуса он так и не почувствовал. – Ну да, в Россию, – продолжал маршал самым обыкновенным тоном, – а что такое? Вы так побледнели, будто вам тоже пришлось отступать из сожженной Москвы по заметенным снегом дорогам.
– Уж лучше бы пришлось, – пробормотал пан Кшиштоф, живо припомнив то, как он провел минувшую зиму. – Не томите же меня, монсеньер, – уже громче добавил он, глядя на Мюрата совершенно собачьими глазами. – Скажите, куда я должен отправиться? Что это будет – Петербург, Москва?
– Смоленск, – ответил Мюрат, и это слово многократно отозвалось в ушах пана Кшиштофа погребальным звоном церковных колоколов. – Вернее, Смоленская губерния, имение княжны Вязмитиновой. – Мюрат с трудом, по слогам выговорил трудную для него русскую фамилию. У него получилось что-то вроде «Вяжмитинофф», но пан Кшиштоф его понял. О, лучше бы ему этого не понять! – Ведь вы, кажется, имеете честь быть знакомы с княжной? – улыбаясь, добавил Мюрат.
– Честь? – почти не слыша собственного голоса, горько переспросил пан Кшиштоф. Ему казалось, что он вот-вот грянется в обморок прямо на персидский ковер, под ноги продолжавшему насмешливо улыбаться маршалу. В этот момент Мюрат более всего напоминал отца-иезуита, нашедшего наконец способ побольнее уязвить вздернутого на дыбу упрямого еретика. – Честь? О монсеньер! То, что вы называете честью, есть величайшее в моей жизни несчастье!
– Полноте, – небрежно сказал Мюрат, проигнорировав содержавшуюся в последнем возгласе Огинского немую мольбу. – Не стоит так драматизировать, милейший. Хотите еще вина? Извольте. Пейте, пейте, не стесняйтесь. У хозяина этого поместья на диво богатые погреба… Так вот, позвольте изложить подробности. Видите ли, минувшей осенью в тех краях вышла одна неприятная история…
И он стал излагать подробности. Пан Кшиштоф слушал его, с невыразимой тоской думая, что Мюрат нашел-таки способ уморить его до смерти.
Увы, к несчастью пана Кшиштофа Огинского, сие предположение было недалеко от истины.
Глава 3
– Подай-ка рог, Архипыч, миленький, – сказала княжна Вязмитинова, поворачиваясь к стоявшему рядом с нею на трясущихся ногах камердинеру, из-за своих редких, разлетающихся волос и блестящей округлой лысины напоминавшему полуоблетевший цветок одуванчика.
Архипыч никак не отреагировал на просьбу княжны. Он по-прежнему стоял рядом, уставясь невидящим взором слезящихся глаз куда-то в пространство и приоткрыв – вероятно, по забывчивости – беззубый рот. Мария Андреевна заметила, что выбрит он из рук вон плохо – на дряблом стариковском подбородке серебрились островки пропущенной сослепу седой щетины. Раньше за Архипычем такого не водилось, и Мария Андреевна со щемящей жалостью