тогда ещё просто Маня, вдовой осталась, с детьми мал-мала меньше. До последнего дня своей жизни, однако, ждала она своего Савоньку, не теряла надежды, что он жив, часто выходила к палисаднику и стояла, всматриваясь вдаль, за околицу – не спускается ли с пригорка знакомая фигура. Но не пришёл Савелий Иваныч, теперь уж там, чай, встретились.
Но не только мужа проводила на войну баба Маня, а и старшего сына своего – Витеньку. Ему об тот год, как война началась, восемнадцатый годок пошёл. В сорок втором ушёл добровольцем, а в сорок пятом встретил Победу в Берлине. Домой вернулся живым на радость матери. Ну, а младшей Иринке тогда всего два годика исполнилось, последышем была у родителей. Мане под сорок уж было, как Ирка народилась. Война шла по земле… Всяко бывало, и голодно, и холодно, и тоска душу съедала и неизвестность. Однако выстояли, все живы остались, окромя отца.
Когда пришла пора бабе Мане помирать, то ехать в город, в больницу, она категорически отказалась.
– Сколь мне той жизни-то осталось? Сроду в больницах не бывала, дайте мне в родной избе Богу душу отдать.
Дети о ту пору сами уже стариками стали, внуки тоже в делах да заботах, ну и вызвалась за прабабкой доглядывать правнучка Мила. Больно уж она прабабушку свою любила, да и та её среди других правнуков выделяла, хоть и старалась не показывать того. Приехала Мила, которой тогда девятнадцать исполнилось, в деревню, в бабыманин дом. Ну, и остальная родня, чем могла помогала, кто продуктов им привезёт, кто на выходных приедет – с уборкой помочь. Так и дело пошло. Баба Маня не вставала, лежала на подушках – строгая, задумчивая, ровно что тревожило её. Подойдёт к ней Милочка, постоит, поглядит, спросит:
– Чего ты, бабуленька? Что тебе покоя не даёт? О чём всё думаешь?
– Да что, милая, я так… Жизнь вспоминаю.
– Ну, вот что, давай-ка чаю пить.
Принесёт Мила чашки, варенья да печенья, столик подвинет ближе, и сама тут же пристроится. Потечёт у них разговор задушевный, повеселеет бабушка, и Миле спокойно. Но с каждым днём всё больше бабушка слабела, всё чаще молчала, да думала о чём-то, глядя в окно, за которым стоял старый колодец. Выкопал его тоже Савелий, муж её, тогда же, когда и избу поднимали. Теперь-то уж не пользовались им, вода в избе была нынче, все удобства. Но засыпать колодец не стали, на добрую память о прадедушке оставили.
И вот, в один из весенних дней, когда приближался самый великий из праздников – День Победы, подозвала баба Маня правнучку к себе, и рукой на стул указала, садись, мол. Присела Мила.
– Что ты, бабонька? Хочешь чего? Может кашки сварить?
Помотала баба Маня головой, не хочу, мол, слушай.
– Праздник скоро, – с придыханием начала баба Маня, – Ты знаешь, Мила, что для меня нет его важнее, других праздников я и не признаю, окромя него. Разве только Пасху ишшо. Так вот, вчерась Савонька ко мне приходил. Да молчи, молчи, мне и так тяжело говорить-то, болит в груди, давит чего-то. Приходил молодой, такой каким на фронт уходил.