нужно покупать, когда все продают, и продавать, когда все покупают.
– Хорошо. – Она встала. – А теперь глотнем свежего воздуха, прежде чем переодеться к ужину.
На балконе вагона она обняла сына за плечи, и ей пришлось для этого потянуться вверх.
– Когда приедем на рудник, я хочу, чтобы ты по утрам работал с доктором Твентименом-Джонсом. Днем можешь быть свободен, но утром будешь работать. Я хочу, чтобы ты знал все о руднике и о том, как и что работает. Конечно, я буду тебе платить.
– Это ни к чему, мама.
– Еще одно золотое правило, дорогой: никогда не отказывайся от подходящего предложения.
Всю ночь и весь следующий день они ехали на север через огромные пространства, выбеленные солнцем, а далекий пустынный горизонт очерчивали темные голубые горы.
– Мы должны попасть в Виндхук сразу после заката, – сказала Сантэн. – Но я договорилась, чтобы наш вагон поставили в тихий тупик, так что мы останемся в нем на ночь, а утром отправимся на рудник. С нами будут ужинать доктор Твентимен-Джонс и Абрахам Абрахамс, так что переоденемся.
Шаса в одной рубашке стоял перед высоким зеркалом в своем купе, сражаясь с черным галстуком-бабочкой – он еще не до конца освоил искусство завязывания, – когда почувствовал, что поезд замедляет ход, и услышал долгий зловещий гудок локомотива.
Его кольнуло волнением, и он повернулся к открытому окну. Они ехали через перевал над Виндхуком, и, пока Шаса смотрел, начали загораться уличные огни. Этот городок был не больше любого из пригородов Кейптауна, и в нем освещались лишь несколько центральных улиц.
Когда они достигли окраин города, поезд сбавил скорость, двигаясь не быстрее пешехода, и Шаса почуял запах древесного дыма. Потом он заметил нечто вроде лагеря среди деревьев и кустов рядом с рельсами. Он высунулся из окна, чтобы рассмотреть все, и уставился на скопления неопрятных лачуг, окутанных голубым дымом костров и затененных сгущавшимися сумерками. К рельсам был обращен щит с кое-как нарисованными буквами, и Шаса с трудом разобрал их: «Ваал Хартс? К черту!» Слова не имели смысла, и Шаса нахмурился, заметив две фигуры, стоящие у щита и наблюдающие за проходившим поездом.
Фигура поменьше ростом оказалась девочкой, босой и в бесформенном платье на хрупком теле. Она не заинтересовала его, и он перевел взгляд на более высокую и крепкую фигуру рядом с ней. И тут же потрясенно выпрямился. Даже в таком слабом свете он узнал эти серебристые волосы и черные брови. Мальчики без какого-либо выражения уставились друг на друга; мальчик в белой рубашке и черном галстуке в освещенном окне вагона – и мальчик в пыльном хаки. Потом поезд прошел мимо и скрыл их друг от друга.
– Милый…
Шаса отвернулся от окна на голос матери. Этим вечером она надела сапфиры и голубое платье, тонкое и легкое, как древесный дым.
– Ты еще не готов! Мы через минуту будем на станции… а что это ты сотворил со своим галстуком? Иди сюда, давай я сама завяжу.
Пока Сантэн стояла перед сыном и опытными пальцами завязывала галстук,