существование чувств. Вера казалась мне соплежуйкой, а себя, сбегающую в мир атомов, чертежей и цифр, я считала человеком конкретики и фактов.
С утра до ночи я талдычила физику на чистой злости. У меня никогда не было гениальных мозгов, как у дедушки (или, если уж на то пошло, – вообще мозгов), было только моё упрямство, которое я использовала как топливо.
– Она девочка небесталанная, но ей нужно много стараться, чтобы чего-то достичь, – сказал как-то деда в моём детстве, когда я притащила ему первую попытку изобретательства – пародию на его гениальные механические штучки, которые он делал на скорую руку. В тот вечер они после конференции пили водку, а мне хотелось всех впечатлить, но танцы и представления ребёнка для них были неинтересны – это я уже понимала. – Она похожа на свою мать – та тоже слепит что-то из говна и палок, и думает, что ей за это положена Нобелевка. Стоит и бьёт ногой, ждёт, что я ей скажу, что она гениальна, а как укажешь ей на ошибки – убегает, обзывает дураком и плачет весь день. Но упрямая была, что сказать… Юлька ваша такая же.
И хохотал. А я навсегда запомнила это всепоглощающее ощущение стыда. Мама в моём детском мозгу навсегда закрепилась как глупышка, и вести себя как она – это просто ужас. Мне всё ещё хотелось обозвать деда дураком и топнуть ногой, сказав, что он ничего не понимает, что я не огранённый бриллиант, талант, который рождается раз в тысячелетие, но он, ректор технического университета, доктор физических наук, владелец стольких наград и грамот, явно понимал больше меня. А я терпеть не могла постоянные сравнения меня с глупышкой мамой. И с тех пор начала биться в стену лбом.
Ире это не нравилось, потому что она уже вытоптала для меня дорожку – которая, как она думала, была вся сделана из цветов. Мне же было по душе пробиваться сквозь тернии к звёздам.
Папа был по большей степени равнодушен к моим увлечениям – настолько, что порой мне хотелось стать настолько громкой, что не услышать меня было бы невозможно. Просто из любопытства: как он себя поведёт, когда увидит меня? Тогда я не понимала, почему на месте отца для меня стоял непробиваемый бетон.
Это была обида, а я любую свою эмоцию трансформировала в злость и ненависть. Мне казалось: это внутреннее состояние сильного человека, который способен оседлать весь мир и расстрелять несогласных. Поэтому я презирала отца.
У нас был огромный дом – дедушка с барской руки отдал его отцу после смерти мамы, чего папа так и не смог простить ему, поэтому с завидным постоянством пытался проиграть его в карты. Дед, называя его никчёмным нытиком, неспособным без его дочери и дня прожить, покрывал его долги. Потом появилась Ира, которая в отличие от отца, бизнес вести умела явно лучше – у неё была своя линия косметики, – и уже она стала платить за отца в бесконечных казино и разговаривать с мутными типами, придавливая их трусливые глотки шпильками. Я её ненавидела, но не понимала, зачем ей такой же трусливый отец.
Деда называл её «бездарной торгашкой, продавщицей на рынке», и я как верная собачка глотала его слова, чтобы потом с точностью до интонации