сказал он мне после паузы. – Ты свою подружку, куда-нибудь отправь, давай, не надо ей дальше слушать, молодая она ещё и красивая.
Я глянул на Джуди. Сидела та с раскрытыми от сострадания глазами, и плавали в них слёзы, вот-вот брызнут. Прониклась, значит, полностью, чего с неё взять – натура женская, сострадательная.
Я её мягко так под локоток взял и к стойке отвёл, несмотря на сопротивление.
– Постой пока тут, – твёрдо сказал, обрывая все её поползновения; бармена подозвал и попросил плеснуть ей пивка. – Я тебе потом сам всё расскажу, обещаю.
И Джуди смирилась.
Недовольную физиономию скорчила, но всё же смирилась. К тому же по телевизору под потолком как раз аэробика началась.
– Знаешь, что я думаю, – сказал старик, когда я вернулся к нему за столик. – Что у нас у каждого такой вот двойник имеется. Просто мы о нём слыхом ни слыхивали, и знать не знаем. Он, может, сейчас на другой стороне нашего шарика вот так же в баре сидит. А разобьёт завтра коленку, глядишь, и ты тут с велосипеда сверзишься. Надо было ведь так случиться, что я вот на такую шею долговязую наткнулся в своей жизни.
– Так что дальше-то произошло? – вернул я папашу к его истории. Не то, чтобы я ему верил, очень уж невероятным казалось всё то, о чём он рассказывает, но всё же очень хотелось услышать окончание. Больно уж складно выходило.
– Я тебе уже сказал, что сошёл с ума тогда, – продолжил старик. – Так вот, думаю, что пик моего безумия пришёлся именно на этот самый момент, когда кадыкастый выложил мне все детали, и я окончательно всю эту картину для себя уяснил. И понял, что могу кое-что сейчас сделать.
Я сходил к верстаку на веранде, взял несколько гвоздей, молоток, моток проволоки, плоскогубцы. Потом прихватил на кухне несколько разделочных ножей и стопку полотенец.
Рот гусиной шее пришлось заклеить, иначе бы он, увидев мои приготовления, так бы визжать начал, что половина персонала трёх шестёрок сбежалась бы. Для меня сейчас главным было сделать так, чтобы он сознания не терял. А то брыкнётся в обморок и совсем не тот эффект уже. Поэтому я перерывы между экзекуциями делал, чтобы он успевал дух перевести. «Ничего личного, – сказал я ему перед тем, как приступить, – просто по-другому мне до убийцы не добраться». Хотя лукавил немного. И сама гусиная шея был мне крайне неприятен, чего уж там. Не настолько, конечно, чтобы с ним такие зверства устраивать, но я ведь уже со своим разумом врозь шёл, а с сумасшедшего что возьмёшь?
Сперва я его от верёвок освободил и на пол деревянный вниз лицом уложил. Глаза у него от ужаса вылезали из орбит, я даже стал опасаться, что они сейчас вывалятся. Потом разложил его руки в стороны и прибил ладони к доскам толстой «стодвадцаткой». А потом и лодыжки – по два гвоздя на ногу. Подождал, когда он чуть-чуть от диких беззвучных конвульсий отойдёт и разрезал ножом сверху вниз его одежду. И рубаху