его за собой по округе и мчаться во весь опор.
Анна рванула домой через кладбище, зная, что есть там какой-нибудь выход. Она капитулировала, и в каждом взмахе ее, в каждом промельке прорывалось это наружу.
5. Поминки прошлого
Вдох-выдох. Вдох-выдох. Анна заплеталась в снегу, так быстро она неслась: то грязла в нем, то распластывалась поверх, но каждый раз, не испытывая ни боли, ни холода (а мороз крепчал), один только ужас превозмогая, она подымалась снова и снова, страшась (как ни странно) помереть прямо здесь, среди чужих могил. Анна не робела никогда перед старостью, потому как жизнь ее в большинстве своем была вольготно-счастливой, но перед смертью не трепетать, она думала, может только глупец. Она и сама уже причислила глупость к списку своих недостатков, что другие люди сделали за нее гораздо раньше и даже привычкой не владели порой стесняться и краснеть, перемяться с ноги на ногу и лепетать, полунамеками запинаться, прежде чем в лицо объявить все, как есть.
Но как бы ни ругал себя человек, как бы ни опускал планку и что бы ни наговаривал, не хочет ни один быть оторван от лагеря умных и присовокуплен быть к череде не таковых, как проще сказать, официально. Он что угодно, человек, о себе заявит, только бы в сию же минуту его с жаром разуверили, подметили самокритичность и поощрили, накинув десяток-другой неприсущих заслуг и качеств.
И вот Анна, едва ли не в кровь изрезав руки снегом, набив им сапоги по самый, что ни на есть, верх и шубку от Маргариты замызгав, что стала она никакой, влево гнулась, вправо кренилась, а сваливались так и вообще вперед, но не оседала наземь, не стопорилась, а, то зацепляясь о ветки, то попадая в ловушки заточенных под шпили оград, блуждала и бороздила в лабиринте шершавых оград и могил.
И хохотали они над ней, лица, одни – в анфас, другие – в профиль, и глядели украдкой и, точно ехидством поддатые, щурились, посмеиваясь, хихикали, покуда не сливались в один общий гомон (как живые смеялись – не мертвые), что из всех мест голосил. Будто слизанная с ее представлений о клоуне и отточенная в чувствах со всех сторон до самых мелких деталей сцена, точь-в-точь, как задумано, свершалась для Анны, за исключением того что веселила она тех, кого и веселить-то сложно в их нынешнем положении, и не должно им, утопшим, погибшим, заблудшим, потешаться, подтрунивать над живыми.
И, коли удалось это Анне, чем гордиться, бесспорно, не имело никакого смысла, могла ли она, обмозговав свою натуру полностью, указать в пучине мыслей две-три цели, которые невозможно было бы осилить с ее волей, направленной, по правде говоря, не в то русло? А, в самом деле, могла? Ведь энергия человека, подпитывай ее и восполняй запас время от времени, безгранична, но, будучи пущенной в дела и поступки неверные, она истощит себя и растратится как у того, кто, выискивая профессию, пошел стезей, которая ну никоим образом для него не годится. Сие неблагоразумие, хотя винить тут, как ни крути, некого, да и в шестнадцать-то лет кому не присуще, сподобило Анну вслед за Виктором устремиться