белой рубашке и корсете прыгнула к нему в объятия. Несомненно, оба Трувера знали, что Женерали обиды не простят, потому цирк собирался в дорогу – встревать в склоки и увязать в местечковых интригах у Барте в планах не было.
А Оливье тем же вечером полез в знакомое окно. Тина сидела на кровати, зареванная и растрепанная. Оли застыл одной ногой снаружи и тихонько постучал в раму, чтобы привлечь ее внимание. Тина подняла на него глаза и тепло улыбнулась. На ее опухшей щеке разлился синяк, а на лбу протянулись следы ногтей: очевидно, Фанфарона таскала ее за волосы. На ее обнаженном плече он увидел странную фигуру из шрамов, почти треугольник – будто ее били какой-то тонкой тростью. Оли бросился к Тине, но застыл рядом, боясь прикасаться, – вдруг у нее еще где-нибудь болит. Он опустился на колени перед ней и осторожно положил руку на шуршащий подол. Тина всхлипнула и сказала:
– Ты не подумай, она впервые меня избила. До этого лишь тонкой палкой и только по рукам и лодыжкам.
Оливье молчал, не зная, что говорят в таких случаях. Тина запрокидывала голову, чтобы не дать слезам упасть, а он только гладил ткань ее юбки большим пальцем.
– Прости, – произнес он.
– За что?
– Я идиот. Вошел в раж и написал эту пьесу, совсем о тебе не подумал. Точнее, я только о тебе и думал, когда писал. Но последствия не предугадал, хотя было очевидно, что твоя хозяйка взбесится, – нахмурился Оливье.
– Фанфарона мне не хозяйка, – поправила Тина.
– А кто же?
Тина похлопала по кровати рядом с собой, и Оли пересел на покрывало.
– Я сама не так давно во всем разобралась. Господин Женераль – мой отец, но он никогда в этом не признается. Он как-то с мадам поцапался и ляпнул, что выставил бы меня из дома, если бы она исполнила долг и сама принесла ему детей. Мадам тогда меня двое суток не кормила. Мать я не помню, она привела меня к их порогу в день, когда в доме был прием. Фанфарона решила прикинуться добросердечной матроной (как она обычно делает, если не пышет злобой) и сказала, что заберет меня и воспитает, как дочь. Правду она узнала спустя год, тогда возненавидела меня по-настоящему, до этого только раздражалась моим присутствием. Хотя я вообще не знаю, кого она любит-то. А лет с одиннадцати я только и слышу про свою пропащую породу, так что… Вот так, – Тина шмыгнула носом и натянуто улыбнулась Оливье.
Он едва касался носом ее плеча, как раз рядом с алеющим треугольником. Разговор завис на какой-то невнятной ноте. Подростки совсем не знали, как увести мелодию из напряженной паузы. И Оливье дотронулся губами до кожи на ее плече. Тина поцеловала его в макушку, челку и лоб. Три нежных касания притянули Оливье к ней, словно за ниточки. Он поднял лицо. Они дышали друг на друга какое-то время, а потом самым естественным образом поцеловались. Оливье показалось, что это было долго – его первый поцелуй. И за все это время Тина прервалась дважды, чтобы сказать: «Все нормально» и «Хотя не надо».
– Хорошо, я не буду, – Оливье отодвинулся ненамного и сцепил руки в замок, словно