для художника-маньериста извивающейся змеёй линией дамбы.
Итак, Александрия постепенно начала восприниматься как неотъемлемая часть классического наследия, наряду с Римом и Афинами. Наследия, которое предстояло вновь освоить и переоценить во имя возрождения культуры. Тем временем происходили большие перемены и в сознании тех, кто творил и поддерживал эту возрождающуюся культуру. В преддверие эпохи Барокко неоязыческий пыл итальянских гуманистов сменился торжеством католической веры. Творческие эксперименты художников, жаждавших «мусической одержимости» перешли в сложную игру с формой в сочетании с тяготением к экзотике, что вызвало желание изучать уже не только классические образцы древнего искусства, но и всевозможные диковины природы, занимающие теперь полки европейских «кабинетов» и «студиол» как полноценные экспонаты, наряду с антиками. А развивающееся с начала XVI века конструирование всевозможных механических игрушек и автоматов, оптических приборов и экспериментов с электрической силой добавило к этим коллекциям ещё и произведения технической мысли. Слово «кабинет» некоторое время употреблялось как параллель к «саду Муз», но наметившееся было соединение такого сада или капеллы Муз с коллекциями антиков, философской академией, художественной школой, где учили по собранным образцам, оказалась непрочной. Музей, ранее понимаемый гуманистами как сакральный центр места, где осуществляется всё многообразие мусической деятельности, обрёл более узкое значение хранилища предметов, а позже – вытеснил из употребления и наименование «кабинет» редкостей, сделавшись единым термином с вполне современным значением. Оставалась только связь музеев и публичных библиотек, разрушенная, к сожалению, в XIX и XX веках[14].
В период становления музеев и публичных библиотек интерес к Александрии с её коллекциями, книжными богатствами и механическими мастерскими при Мусее неизбежно усиливается. Птолемеи превозносятся как предшественники современных просвещенных монархов, дающих кормление не только поэтам и художникам, но и ученым. Печатный станок, делавший книги более дешёвыми и более доступными, позволял теперь собирать практически все сочинения древних и новых авторов, не прибегая к услугам переписчиков. Сотни тысяч птолемеевских свитков еще оставались верхним рубежом для библиофилов, но книгопечатание порождало надежды когда-либо приблизиться к этому рубежу. Идеальный образ публичной библиотеки опять-таки искали в классической древности. В самом начале XVII столетия из-под пера Юста Липсия, крупнейшего филолога своего времени, поклонника философии стоиков, издателя и комментатора Проперция, Тацита и Сенеки, выходит первое исследование, посвящённое библиотекам античности, сочинение «О библиотеках» (De bibliothecis syntagma)[15].
Присутствующее в оригинальном названии греческое, написанное латиницей слово syntagma обозначает сложившийся у античных авторов литературный жанр, подразумевающий последовательное изложение подобранных