но не без исключения. Таким исключением была как раз преподавательница алгебры Майя Гавриловна. Внешне она была даже очень симпатична. Блондинка, с модной стрижкой, лет тридцати с небольшим, с хорошей фигурой, в очках, которые ей очень шли. И одевалась очень стильно, со вкусом. Но всё же веяло от неё холодом и неприступностью. Во взгляде, под стекляшками очков, полное безразличие, рот изогнут в презрительной полуулыбке. Её и прозвали соответственно – Кобра. Она и в класс входила, как на Голгофу, словно для отбывания тяжелейшей повинности. В голосе ощущалась, плохо скрываемая, раздражительность и весь вид её говорил о том, что они все уже виноваты в том, что она вынуждена тут перед ними распинаться.
Может быть, это было и не так вовсе, но по-другому почему-то не воспринималось. К примеру, если доводилось ей протирать доску, исписанную мелом, так одно то, как она брала двумя пальцами тряпку, с такой брезгливостью, словно это был какой-то слизняк или лягушка, уже о чём-то говорило. Если же она кого-то невзлюбила, то начинала его со всей очевидностью гнобить, или просто игнорировать, не давая возможности исправить отрицательную отметку, тем самым показывая ученику его полную зависимость от неё.
Вовке она чем-то напоминала приснопамятную Марию Ивановну из Ужгородского интерната. Иногда класс в полном составе объявлял ей бойкот. Это выражалось в том, что все, как один, стараясь заглушить её голос, с закрытым ртом и невозмутимым выражением лица начинали мычать носом. Монотонно, на одной ноте и непрерывно. Чувствовалось, что это выводило её из себя неимоверно. Хотя, внешне это никак не проявлялось.
Когда Вовка впервые стал свидетелем подобной выходки, он и сам был немало шокирован этим. Она же спокойно села на стул, нога на ногу. Достала из портфеля, который у неё всегда лежал на столе, какую-то книгу и с невозмутимым видом стала читать, время от времени демонстративно позёвывая. Видя, что мычание на неё не действует, гудение прекращали. И она, отложив книгу в сторону, как ни в чём не бывало, продолжала урок дальше.
Всё это было, мягко говоря, непривычно, если не сказать дико, для Вовки, воспитанного с понятием непреложной истины, что взрослый, тем более учитель, всегда прав и слушать его нужно безоговорочно. И поначалу его даже не покидало ощущение собственной вины и ответственности за то, что вытворял класс по отношению к ней. Но в дальнейшем чувства товарищества и солидарности взяли всё же верх над его внутренними терзаниями.
Уже на следующем уроке она стала вызывать одного за одним предполагаемых зачинщиков неудавшегося бойкота к доске. И несмотря на то, что те основательно готовились к уроку и, худо-бедно, могли ответить по текущей теме, она всё же изыскивала возможность засыпать их дополнительными вопросами и ставить двойки.
В связи с тем, что понедельники были полностью отданы черчению, все предметы, которые были им вытеснены на другие дни, стали спаренными. У Кобры тоже были спаренные уроки. И вот в очередной раз