на соседа, понизив голос, спросил почти шепотом:
– Простите, не составите мне компанию? Я человек приезжий, разрешите угостить вас.
Мужчина улыбнулся. Посмотрел на спутницу, она качнула головой и бархатно произнесла:
– Пожалуй, это будет мило с вашей стороны.
– Прошу, выбирайте, – переложил на нее ответственность Николай.
Девушка подняла глаза на официанта и ласково сказала:
– Петер Мертес Нахтгольд Бееренауслезе.
Официант растворился.
– Альфред, – привстал мужчина, – рад знакомству. Разрешите представить – Луиза.
Луиза протянула руку и улыбнулась.
– Очень рад. Николай, – представился Добряков.
– Вы из губернии? – поинтересовалась Луиза.
– Я проездом из столицы.
– Ого как, – удивился Альфред, – что в столице?
– А что вас интересует? – решил смягчить беседу Николай, потому что на языке у него вертелось сказать: «Роскошь и смерть».
– В целом. Процветаем?
– Вполне умерено. Рост падения не заметен.
– Альф, будет, – Луиза одернула спутника и засмеялась.
Принесли вина. Официант ловко налил и удалился. На сцену в дальнем углу зала вышел мужчина средних лет. Он опирался на красивую трость не для красоты, он заметно прихрамывал.
– Уважаемая публика, – привлек он внимание, – дамы и господа. Рад представить вам прекраснейшую даму, известную поэтессу, ловца рифм и пленительницу звуков, неподражаемую ЕЕ. Аплодисменты, господа, не жалейте ладошки.
Раздались дружные аплодисменты, Николай тоже похлопал.
– Я, ваш любимый импресарио, обещал привезти модного французского шансонье, но простите меня, его пока нет. А есть великолепная и родная ЕЕ. Прошу любить, она исполнит стихи и песни, аккомпанируя себе на гитаре. Ах, красавица. Встречайте, – и захлопал в ладоши, пятясь задом со сцены.
Невысокая, стройная девушка с открытыми и восторженными глазками вышла на сцену. Вид ее был романтическим, платье нежного розового цвета в тонкую полоску подчеркивала цвет ее румяных щек, лента в волосах гармонировала с цветом глаз, а улыбка обещала всем любви. Она села на краешек стула, взяла гитару, глянула в зал и начала читать стихи. Это была девчачья ерунда про любовь. Рифм «кровь-морковь» не было, но все остальные чувства она размазала тонким слоем. Добряков терпеть не любил стишков в исполнении томных барышень из учительского института. Пела она слабо, голосок ее был ровным и плоским. От таких песен Николай начинал зевать и злиться на упущенные возможности. Мог бы с удовольствием лежать на диване или пойти на ужин к полицмейстеру на баранью ногу.
Каждые пятнадцать-двадцать минут на сцену поднимались девушка или юноша, говорили, какая великолепная их дорогая ЕЕ, дарили ей цветы и читали стихи.
Одна дама выпорхнула на сцену и в слезах пролепетала:
– А я прочту вам самое дорогое для меня:
J’ai pleuré au vent dans ma manche
Avant