лерона и вала и вернулось обратно к носу. На капитанском мостике было пусто. Всё судно пребывало в молчании, плыло по сфере орбиты и как будто вымерло изнутри. До боли ошибочно. Корабль, несущий лик смерти многие и многие столетия подряд, сам никогда в жизни не примыкал к стану призраков и не собирался примыкать к ним ещё очень долго. Ведь призраки сами были на его стороне. На стороне стягов с черепом и на стороне команды, что прямо сейчас тихо пробегала вдоль длинных коридоров и кубриков и от досады проклинала канцелярскую крысу, что и придумывала каждый раз новый никчёмный забег. Спёртый воздух мешал – при вечерних пробежках так точно. Но больше всего, как бы сильно в отделе с двигателем ни налипал от пота гамбез, орденцев раздражал грохот.
Команду часто выгоняли за середину судна – в основном на верхние ярусы, – но, когда приходилось опускаться вниз на тройку-четвёрку пролётов, члены экипажа становились свидетелями одной и той же картины: армия из сотен чумазых механиков с трудом борется с капризным гиперионным движком. Выдохи поршней, шорох прокладок, бесперебойный гул. Инженеры кричат на бригадиров, бригадиры – на своих растяп-рабочих, а рабочие в свою очередь орут на погнутые инструменты и на соседа рядом. Всамделишный праздник жизни. Мир постоянного шума, звона металла и тоски по безмолвию космоса. И лишь об одном здесь искренне сожалели – об иллюминаторах. Корабль, зрящий сквозь панораму своих тонированных стёкол, отчего-то боялся одаривать «глазами» своих доблестных машинистов, только благодаря которым эта махина, с трудом, но продолжала барахтаться.
Машинный отсек пройден. Команда пересекла треть, вынырнула к полувинтовой лестнице и приблизилась к финальному повороту.
Меньше чем через сотню метров их всех заставят изобразить на лице печаль. Конечно же, не в первый раз: погибший член смертоносного отряда, застрелившийся от агонии в лазарете; надзиратель карцера, поддавшийся хитрым увещеваниям заключенного и погибший от его рук, – это лишь некоторые из тех, кого приходилось оплакивать. Но такие обычно заслуживали своей участи, из-за таких даже кивать офицеру, когда тот толкал шаблонную скорбную речь, было несложно. Грустить приходилось через себя, безусловно, но зато в своих умах команда держала мысль, что для одного из них освобождалось славное местечко, где ты не будешь терять время на просиживание штанов. С удовольствием каждый член экипажа принимал идею, что уж лучше бездельничать, сидя на капоте полуразваленной колымаги, на поверхности какой-нибудь жалкой, позабытой всеми планеты, чем драить до железного блеска метр за метром внутреннюю часть фюзеляжа.
Вот и теперь, казалось бы, для них готовилось «повышение», но сегодняшняя панихида знаменовала собой нечто особенное. Ни грамма фальши, ни единой ухмылки не промелькнуло, лишь глубокая и безмерная скорбь. Тот, кто вёл их смертельное судно к величию, сам понёс себя… а впрочем, об этом лучше рассказать с иной точки зрения.
Дребезжание. Оно прокатилось по его креплённым ботинкам. Добравшись до голеней, в конце концов оно осело у него на поясе. Ещё несколько секунд он ощущал, как дрожь мечется между бёдрами и первыми мышцами живота, а в голове безостановочно крутилось одно: «Не останавливайся». А за этим следовало: «Не выдавай моего страха». Он молил, чтобы дребезжание не прекращалось. Признавать, что эта дрожь проистекает из головы, из-за смешанных чувств – навести дуло на собственное достоинство. Часть мозга, отвечающая за страх, должна быть выключена. Закрыта. Особенно для него. Ведь он занимает слишком высокое кресло, чтобы вот так просто идти на поводу у эмоций. Не сейчас, только не сейчас. Руки от волнения сцепились друг с другом. Скоро… скоро ему предстояло занять ещё более высокое кресло.
– Капитан, команда в сборе.
Он поднял голову. Каждый боец отряда, которому он дал приказ прибыть к грузовому отсеку, стоял перед ним – ровнёхонько в ряд, – и смотрел сквозь его пустующие глаза.
Вперёд и чуть наискосок – офицер выверено постучал каблуками два раза. Воинское приветствие.
– Капитан Тит, рад сообщить…
– …радости тут нет никакой.
Офицер с секунду осёкся. Побросав взгляд в разные стороны, он постарался случайно не наткнуться на чью-нибудь смутившуюся физиономию. Кулак к губам, неестественный кашель. Никто из бойцов этому жесту конечно же не поверил. Кулак разжался, и непослушные руки вмиг опустились вниз. «Дурак! Зачем?! – пробежалось у сержанта в голове, – Зачем ты вообще это брякнул?!». Эхом его упрёк отразился в печальном взгляде вышестоящего.
По ряду пробежал кашель – столь же нервный и неестественный.
– Капитан, – с еле уловимой судорогой в голосе зачал подчинённый. Правую руку он вновь потянул к сердцу, – воинский состав «Чёрной нимфеи» готов к обряду отлуки. К установке готовы.
– На установку, – чуть запоздало ответил Тит.
Офицер дёргано повернулся к своим и дал знак, чтобы все приготовились.
Как муравьи члены экипажа разбежались и остановились друг от друга в метре. Теперь рядов стало два – столь же ровных и столь же выверенных, как шаги офицера минутой