на потеху, истинным лугалем всего Калама. И отчаянные люди юга, воодушевленные его словами, вылезая из своих болот, поднялись не на своих обидчиков в больших домах, но стали грабить и убивать таких же обездоленных какими были сами. Однажды, горе пришло и в наши дома, когда перед вечерней зарей, в наше поселение ворвались безумцы влекомые призывом уничтожать все, что связывало еще их с ненавистным севером, и начали крошить и грабить. И кому-то из нас, пришлось пасть под их ножами и палицами. И среди тех несчастных, оказались и мои несчастные…, а меня…, убийцы… меня посадили в свою повозку и… возили с собой, пока… натешившись, не вытолкнули голую и посрамленную на пыль дорог.
Шло время, у людей зализывались раны: похороненные поминались в скорби; живым, кому пришлось труднее, помогали всем миром; уведенных оплакивали как мертвых; и только я, оставалась вне этого, и только меня обходили стороной. Меня никто не обвинял в лицо, все всё понимали, но в душе не могли простить, что чьи-то дочери были уведены в полон, а меня оставили у порога. И молодые не подходили ко мне с предложением сердца, не желая связывать свою жизнь с порченной. Только…, только блудливые мужья, тайно стучались по ночам, требуя удовлетворить их похоти, но я не подпускала их и близко, бранью, камнями и палками отгоняя от охоты изменять женам. Ты спрашиваешь, как же случилось тогда это? Нет, не тогда. Ты спрашиваешь, как я выжила? Слушай же дальше.
Как я сказала, мои сородичи относились ко мне с сочувствием и пониманием. Но одно дело сочувствовать, другое принять. Трудно себя заставить любить, еще труднее забыть. Потому мои соседи сторонились меня. Но, чтобы не бросать в нужде и голоде, оставили мне горсти ячменя, от доли моих бедных родителей, часть которого я посеяла. Я выходила в поле, собирать съедобные травы и коренья, охотясь в поле на мелких грызунов и птиц. Тем и жила. Но я никогда не держала на своих беспокойных соседей, обиды или зла. Напротив, я была им благодарна: за то, что не дали мне умереть с голоду и не выгнали из общины; за то, что чтили память моих родных. И когда пришли северяне, установившие свои порядки и бравшие с общин в двойном размере, не только в наши города и их главному городу, но и на свои погостья, пошла навстречу любящим сердцам. Видя, что поселению грозит неминучая гибель от голодной смерти, старейшины общины тщась спасти людей, задумали отдать одну из дочерей, во славу покровительницы вдов. Но никто из родителей, не в силах заставить себя расстаться с любимыми чадами, и даже бросить жребий об этом, и дошло уже до драк, и тогда… тогда я вышла в погостье… Ну, а остальное ты уже знаешь. Сначала ушли кишцы, напуганные возрастающей силой юга, которая пришла вслед им, а с ней пришли и новые порядки, и не менее тяжкие поборы. Обижаемые кишцами, вскоре мы узнали, какую прелесть приносит и родная власть, когда наемники нанятые ею, с ее попустительства разбойничали на нашей земле, нападая на беззащитные селения и творя насилия. В один из таких тревожных дней, пришел черед и нам, испытать ужас, какой испытывают несчастные поселения взятого врагом на щит. Так я и оказалась в руках этих злодеев. Ну, а потом появился этот мальчик и освободил нас всех, а потом вы спасли нас.
Кикуд,