ничего не имел. Там какая-то особенная атмосфера, вдали от мирского шума и думается не о дырявых носках, не об отцовском нагоняе, не о двойках, а… вобщем, что-то глобальное приходит, ненавязчиво так, но вбирает целиком. Не хочется ни кричать, ни дурачиться, а только тихо бродить от одной оградки к другой. И ещё читать таблички на могилах и рассматривать фотографии. Вроде бы, какая разница, кто там захоронен, всё равно никого не знаешь, но… тянет. Будто человек ушёл, а жизнь его ещё витает где-то рядом, и невольно рождаются картины из неё и стоят перед глазами, как наваждение. Он буркнул с недоумением: – Всё заросло, надписи стёрты. Одно слово – захолустье! Да ещё грязь и мокрядь!
Вожак «десанта» что-то вдохновенно вещал собратьям, взмахивая рукой в сторону заросших холмиков с крестами.
Стаська таращилась, раскрыв рот и ничего не понимая. Её друг недобро щурился, стиснув зубы. А Колян захихикал, пряча щерящуюся челюсть в горсти, как в наморднике:
– Стишки читает про райскую загробную жизнь! А эти, ты только глянь… хи-хи-хи… с такими умными мордами, не шелохнутся…
– Если б ещё слышать, что там этот пророк глаголет… – процедил Артём, не отрывая глаз от чёрных фигур. И вдруг встрепенулся: – Слушай, тут какое-нибудь окно открывается? – распрямился, прощупывая глазами старые рассохшиеся ставни.
– Щас, тут форточка есть, – Колян потянулся к раме окна, ведя ладонями по стыкам.
– Ой, – пискнула Стаська, – может, не надо? Сейчас заскрипит, как дверь, они всей оравой сюда рванут.
– Не рванут! – самодовольно заверил её знаток заброшенного дома. – У неё даже петель нет, просто заткнута, – парни вдвоём аккуратненько и беззвучно выколупали форточку, которая сидела довольно прочно и не сразу поддалась. В нагретый воздух комнаты сразу же дохнуло холодной сыростью, ворвался треск костра и речь «пророка».
Артём немедленно зашипел своим спутникам:
– Теперь тихо! Им нас тоже слышно!
– … инициация в традициях древних сообществ состоит из боли и унижения! – голос главаря был звучным, отчётливым, словно барабанный бой, может, оттого что вокруг молчали, не смея встревать. Стаське так вообще казалось, что ей в мозги забивают гвозди. – Боли и унижения! Чтобы тело почувствовало собственное несовершенство, уязвимость и отринуло веру в своё физическое могущество, смирилось с поражением! А личность, вкусив бесчестия, позора, утратила гордыню, самолюбие, самоуважение, достоинство!
Парни, прилипнув к окну, слушали с открытыми ртами, изумлённо вылупив глаза, а бесстрашная путешественница в ужасе вцепилась в руку верного друга, закусив губу, чтобы не пикнуть невзначай и не выдать место засады.
Кто-то из готов закашлялся, надсадно, сгибаясь пополам, оратор замолк в высокомерной позе, пережидая помеху, потом небрежно мотнул головой крайним ребятам, и те, что-то подняв с земли, устремились к могилам. Из рядочка слушателей вышла девушка, обтянутая чёрными джинсами, в короткой кожаной куртке с какими-то