Никто кроме тебя не говорит о нем ничего такого уж гадкого!
– Он забирает у меня тебя, – Честно призналась Ремора, – И не может править Кирацией. Этого достаточно для моей неприязни.
– И поэтому ты не дала ему четыре месяца?
– Нет, – Покачала головой Ремора, – Дело срочное, и обсуждать его с Джерретом не было смысла.
– Ладно, поверю, – Улыбнулся брат, – Но для начала переоденусь. Спроси у него как-нибудь – он вообще что-нибудь жрет!? Какого черта он такой тощий!?
Ремора засмеялась, наблюдая за тем, как Тейвон из последних сил сражается с тесным камзолом, натянувшейся на плечах рубашкой и чересчур тугим для него ремнем. Брат скрылся в дебрях гардеробной, выпутываясь из чужой одежды и не переставая что-то недовольно бормотать. Ремора решила развеять его сомнения:
– Жрет он не меньше тебя, а пьет и того больше.
– А еще фехтует и дерется, мне говорили, – Донесся приглушенный голос, – Жизнь порядком поинтересней моей.
– Прекрати, – Буркнула Ремора, – Ты король.
– Именно этим я и недоволен, – Тейвон вышел из гардеробной, и теперь все окончательно встало на свои места.
Каждый раз, когда Ремора видела брата в его привычном обличье, ей становилось спокойно и уютно. Наверное, из-за ответственности, которая тут же перепрыгивала с ее плеч на его.
Король вернулся, а значит, принцесса могла отступить в тень.
– Я весь внимание, – Тейвон подошел к туалетному столику и открыл небольшую узорчатую шкатулку, – Что за дело?
Сколько раз она отрепетировала эти слова? Десять? Двадцать? А они все равно не желали срываться с языка. Ремора замялась, постукивая ногтями по гладкой столешнице. Тейвон неожиданно выругался, но адресовано это негодование было не ей.
– Ты посмотри – вот же мерзавец! – Брат протянул принцессе клочок бумаги.
На обрывке угловатым почерком было выведено:
Прости!
У меня не было выбора – либо твой рубин, либо новый такелаж.
Джер
– И после этого ты будешь утверждать, что он не такой уж и плохой? – Ухмыльнулась Ремора, разрывая записку пополам.
– В любом случае, он делал это для Кирации, – Тейвон вытащил из шкатулки несколько колец и с деловым видом натянул три на одну руку и два – на другую, – Хотя перстень мог бы и выкупить…
Ремора не понимала маниакальной любви брата к кольцам – она ни разу не видела, чтобы он появлялся без них на людях, словно отсутствие этих гаек на пальцах заставляло его чувствовать себя голым. Сама она колец никогда не носила – ни обычных, ни обручальных – да и не собиралась, как бы Эйден не старался…
У нее остался месяц, чтобы побыть с ним, а потом исчезнуть. И почему каждый раз это воспринималось как маленькая смерть?
Кому из них сложнее принять ее естество? Эйдену? Каково это – любить женщину, а потом терять ее на целый год, и так каждый раз? Или ей? Ведь это очень больно – падать во тьму, возвращаться и видеть, что на его бледном лице появились новые морщины,