за себя и дальнейшее продвижение по службе, он не остановил Хватова в его гнусных намерениях, а напротив, поддержал афериста, обрекая Александра на явную гибель. Подталкиваемый сзади конвоирами, со связанными руками, Ульянов, подходя к открытой двери стального фургона, остановился рядом с Хватовым, который молча курил, наблюдая за посадкой арестанта.
– Ты подлец, Хватов, вместе с Соколовым! Творите вы неправедное дело и прекрасно понимаете, что сделали. А с тобою я обязательно встречусь и тогда я посмотрю: каков из тебя настоящий мужик.
По усмешке, выступившей на напрягшемся лице Хватова и по тонкому прищуру плотно сомкнутых глаз, выдававшее плохо скрытое презрение, Александр отчетливо понял, что не до какого военного трибунала и не до какого суда, он сегодня не доедет. «Выведут меня в поле, где-либо посредине пути, подальше от людских глаз, да и шлепнут на месте из наганов, объяснив начальству, что пришлось ликвидировать арестанта, так как им была совершена реальная попытка к бегству. «Вот и все! И на этой печальной ноте закончится моя земная жизнь, а злодеи, которые придумали и осуществили свои дьявольские замыслы, будут жить долго и процветать. Но не все так плохо, как мне кажется. Бывало и хуже. Хватит мне раскисать как баба или, вернее, женщина, от которой ушел очередной любовник. Сейчас, на кону стоит моя жизнь, и сегодня мне придется изо всех сил поднапрячься, чтобы суметь выжить».
Дорога до столицы занимала около четырех часов. Большей частью, она была выложена старинным булыжником, но ближе к столице дорога имела твердое покрытие. Александр сидел в железном коробе, где не было никаких оконцев, и он мог видеть впереди сидящих напротив друг друга конвоиров, нещадно курящих дешевый крепкий табак. Иногда, эти ребята, переговаривались между собой, обильно снабжая словесные выводы матерными словами, набор которых, судя по их размаху и диапазону, был внушительным, и мог вызвать неподдельную зависть истинному ценителю русского фольклора. Но Александра не интересовали побасенки своих тюремщиков, занятых неприличными любовными анекдотами, которые они рассказывали, перебивая друг друга. Но, иногда, кто-то из них обращался к зарешеченной дверце, за которой находился арестант, и неохотно открывая рот, цинично цедил сквозь плотно сжатые, прокуренные зубы:
– Как у тебя дела, капитан? Еще ты гнида шевелишься и живой. Но жить тебе скотина осталось совсем ничего. Вот когда наши «специалисты» пообломают тебя, то ты проклянешь день, когда появился на свет.
И далее, как обычно, следовала матерная фраза, где слова мать и тебя ети…виртуозно переплетались между собой. Хватов и Пилипенко, сидя в кабине, молчали всю дорогу. Каждый из них размышлял о своем, о том, что ему было ближе всего. Пилипенко раздумывал о том, что сегодня ему не удастся насладиться в объятиях вновь приобретенной любовницы – молодой, пышнотелой Люськи из милицейской столовой, где она устроилась на работу буфетчицей. «А, я обещал ей, что приду, сегодня обязательно