начну, ты тут же надуваешься так потешно, один в один – зоб у жаба болотного… Ой!
От брошенной луковицы она со смехом успела увернуться, а от мужских рук, ухвативших за крепкий пояс, уже не смогла. Да и не хотела.
– Дразнишь значит! Изводишь! – Иштваан повалил её на землю и принялся щекотать, – Вот ужо я тебе! Вот ужо! С покоса вернусь, покажу дразниться!
– Уж покажи, уж покажи, – она хохотала, запрокинув голову, – Дорогою не расплескай только…
Потом был вечер. А ночью пришла беда.
Иштваан сидел на завалинке, вытянув натруженные ноги, пил морс из оловянной кружки и чесал за ухом пса. Пора было на боковую, да вставать с рассветом, но слишком хорошо было сидеть вот так. Слушать как заливается ночная птаха, как возится телок в загоне, дышать прохладой и смотреть на звёзды. Старики бают, что кажная далёкая звезда – это тоже миры, как наши, но далёкие-далёкие. Наш ли Создатель их сотворил или у каждой звезды – свой, о том с покон веку спорят и ещё столько же спорить будут. А и не важно это.
Но вот что занимает – нет ли там, в Сердце какой-то далёкой-далёкой звезды такой же вот завалинки с таким вот Иштвааном? Тоже чтобы сидел на роздыхе, морсом себя освежал да в небо пялился? Хорошо бы чтобы был. И чтобы ему сейчас было бы также хорошо…
Пёс под рукой дёрнулся, вскочил и залаял во всю глотку. Заметался по двору, поджав хвост, не переставая лаять и рычать. Волки? Нет, больно напуган пёс, видать совсем лютая тварь находит. Тем временем лаем зашлась уже вся деревня.
– Стряслось чего? – из дома, кутаясь в одеяло, выглянула заспанная жена.
– Всех в подпол, быстро. Быстро! – рявкнул он глухо и заозирался в поисках чем бы оборужиться.
– Поняла, – обида было подступила к горлу, никогда он с нею не говорил вот так. Но как подступила, так и ушла, сменившись страхом за себя и близких. Она крепко сжала губы, чтобы не дрожали, и умчалась всех будить и делать, что велено.
А Иштваан метался по двору, спотыкаясь о пса. За что хвататься? На зверя с рогатиной ходят, да нет у него рогатины! Вилы разве что, но железные держать – не по достатку, из дерева у них. Из металла топор токмо, но с топором на чудище – верная смерть. А другого и нет ничего! В очередной раз оступившись об охрипшего от истошного лая пса, он сунул за пояс топор с поленницы и принялся выламывать кол из тына.
Шальной пёс неожиданно распластался на земле и заскулил, а после стремглав ринулся за дом. Иштваан проводил взглядом пса и тревожно заозирался по сторонам, но тёмной фигуры, что надвинулась со спины, заметить уже не успел. А потом – резкая вспышка, ощущение падения и темнота.
Очнулся он рывком и сразу же схватился за гудящую голову. Вокруг было множество ног и лицо жены – близко-близко. Она гладила его по груди и, впившись в глаза взглядом огромных глаз, свистящим шёпотом приговаривала: «Тихо-тихо-тихо, мать-горою заклинаю, только тихо-тихо-тихо, тихо-тихо-тихо…»
– Да понял я, понял, встать помоги – прошептал Иштваан и накрыл её руки ладонью. Другой рукой прижал её голову к плечу. «Тихо-тихо-тихо, тихо-тихо-тихо…»,