закуривает, неторопливо затягивается. Дымка полупрозрачного тумана вырывается из широкого носа.
– Как думаешь, может, это еще и гринго нас вдобавок обрабатывают, ну, климатическим? Плюсом к тому, что сделало растение? Я вот, что думаю… это у них идея такая национальная, только и мечтают, что…
Но Фролов – странник в выжженной пустыне. До него не доходят посюсторонние звуки. Далекие отголоски толкутся на границе между жизнью и смертью. В ушах плещется вода. Что он будет делать, когда найдет убийцу?
Внедрит в него чип. Хорошо.
А что еще дальше?
– Но я, вот, я никогда не хотел туда к ним перебраться. Да и зачем. Мне и здесь хорошо. Понимаю, конечно, у них там всякие прибамбасы, типа зеленых городов, воздух куда чище нашего, но. Нет никакой души. Там даже за улыбку счет выставляют… Ну а ты как, перебрался бы?
– Что?
– Ты бы хотел туда переехать?
– Куда?
– К америкосам, говорю же.
Фролов пожимает плечами. Холодные пальцы теребят верхнюю пуговицу пальто.
– Для всего нужны деньги, – говорит. – Лиза тоже хотела в Китай. Вот, только…
– Ну, знаешь, когда связываешься с наркотой… Даже если не употребляешь…
Служебный автомобиль, аккуратный электроседан, медленно плывет к следующей точке короткого маршрута, который вот-вот должен оборваться. И с этим ничего не поделаешь. Время движется по выглаженной прямой, линия ровная, острая, как лезвие катаны, узкая, как граница, где соприкасаются земля и небо…
– Мы пока ничего… не знаем об этом, – внутри Фролова плещется клокочущее небо. – Нельзя делать выводы после какого-то допроса. Одного допроса. Мне нужны данные из хранилища.
– Как скажешь, – Денисов пожимает плечами. – Ты чего так взъелся?
– Ничего… Просто. Не знаю. Что-то не так. Не понимаю, что.
Сигаретный дым проникает в мозг, растравляет рецепторы. Выхолощенное пространство за плексигласом отдает вымученной живописностью. Дополненная реальность наслаивается как-то криво, неправильно. По золотистой чешуе плещется обманчивый рассвет, все смешалось в голове у Фролова, ничего нельзя понять, ничего.
– Ты не обидишься, если я спрошу кое-что? – говорит Денисов.
Фролов молчит. Взгляд отрешенно воткнут в размазанные блики-отражения ненатуральных небоскребов.
– Полтора года назад, когда ты… проходил практику. Тебе достался в кураторы Руслан, ну, этот, с шрамом на шее. Он стал употреблять нейрики. И ты… ты его сдал. Это правда?
Фролов хмурится, будто вспоминает. Отражение прошлого… полтора года как целая жизнь, полтора года – немая бесконечность, скрученная в вафельную трубочку, которые продается в жаркий летний день на восстановленном Невском. Приторная сладость перемолотых червяков.
– Ты и сам знаешь. Уверен, ты читал мое личное дело. Да. Я написал рапорт.
Город вибрирует, натянутая струна незримой дополненности,