местный диалект новыми кучерявыми словосочетаниями: до еврейских погромов, Октябрьской революции и двух мировых войн.
Первого мая в Бердичеве пустили городской трамвай. Мусьё Пьер шёл по мостовой, беззаботно насвистывая арию Пасквини из оперы в честь шведской королевы Кристины. Впереди ждала безоблачная жизнь, его утвердили старшим конторщиком в ювелирном магазине Абрама Терца в самом Вильно, Софочка с утра до вечера примеряла свадебные платья в лавке мадам Башантаж. А потом Петербург, думал Наждачкин, что нам Вильно, так, первая ступень.
Задумавшись над особенно трудным пассажем, он поскользнулся и угодил головой прямо под стальное колесо неумолимо надвигающегося монстра. Городская шантрапа, шнырявшая повсюду, ловко подхватила отделившуюся часть тела, притащила её под окно мадемуазель Зильберштангер, водрузила на кол как тыкву и принялась нахально выплясывать под народную песню «Горячи бублички для нашей публички».
Софочка икнула, упала в обморок, придя спустя неделю в сознание, покрестилась, назвалась Пелагеей и подалась в православный монастырь, неся, таким образом, первые ядовитые семена сионизма в лоно дотоле невинной церкви.
Пневматик
«Если двенадцать пуль попали в брюхо, – подумал красноармеец Брондуков. – Значит, более я не жилец».
В том, что пуль было именно двенадцать, Брондуков не сомневался, он ясно видел, как они зависли в воздухе словно рой пчёл, так неприятно зундели и смотрели на него, будто ждали окончательной команды пулемётчика.
Полк лежал плашмя в степи, холмистой, приволжской, с колокольни церквы противно гавкал «виккерс». Кто-то тронул Брондукова за ногу.
– Не стыдно тебе, Алексей! – сипло сказал комиссар товарищ Михельсон. – Сознательный путиловский рабочий, а в землю зарылся как та баба.
– Так и вы тоже, – огрызнулся Брондуков. – Я чего, я как все.
«Делай как я! – Михельсон поднялся на ноги. – Вперёд, товарищи, за победу мировой революции».
«Любопытно, – думал Брондуков, рассматривая небо. – Комиссара тоже укокошило или меня одного дурака пуля любит».
Небо было чистое, ясное, без единого облачка. Посреди неба сидел бог и изучал красноармейца с окровавленным пахом.
«Тебя же нет, – удивился Брондуков. – Ты не подумай, что я безграмотный. Я и Маркса читал, и Гегеля. Гегеля, правда, совсем чуть-чуть, уж больно он мудрёный, Гегель этот».
Бог едва заметно улыбнулся и шевельнул губами. Брондуков услышал рёв пострашнее заводского гудка и разборчиво слова: «Вставай, проклятьем заклеймённый!»
Опираясь на трёхлинейку, Брондуков неуверенно встал. Пули из живота посыпались на землю пшеничными зернами. Забросив на плечо винтовку штыком назад, Брондуков пошёл в сторону каппелевских пушек. Орудия устало дымились после боя, артиллеристы равнодушно взглянули на красноармейца и молча чокнулись первачом. Брондуков кивнул в знак благодарности