лице нечто вроде энтузиазма, дабы не обидеть тётину трогательную заботу, в то время как уже тащил свою увесистую поездную сумку вверх по лестнице. Этим ознаменовалось начало нового этапа в жизни, который так и продолжился в том же безрадостном духе.
Интуиция его не подвела. Место в самом деле располагало к частым депрессиям и приступам меланхолии. Будто наваждение, здесь жгло чувство одиночества, разбавляемое разве что редкими тётушкиными визитами. (Сама-то она теперь жила в Раменках, в куда более комфортных условиях, и Витя всегда восторгался чудесным видом из её окна в парк, за которым возвышалась высотка МГУ.) Несколько раз к нему в гости заезжал и Санек. Но сам Витя к себе никого не приглашал, – можно ли было без стыда принимать здесь приличного человека, а тем более уважающую себя девушку? Это его изводило. Он оказался в довольно сложном положении. С одной стороны, не имел морального права обидеть свою попечительницу, злоупотребить её отзывчивостью, той посильной поддержкой, которую она ему оказывала; с другой стороны, не имел и материальной возможности снять более комфортное жилье. Его коробило от одной только мысли отдавать большую часть своего дохода избалованным квартиродателям за не стоящую того конуру, чуть лучшую, чем его нынешняя. А посему, словно живущий в заколдованном кругу, он прозябал в этом тоскливом приюте, где даже и ремонт не имело смысла делать, поскольку дом, согласно слухам, действительно числился в реестре под снос.
В темном подъезде ощущался характерный подвальный запах. Витя привык уже к запаху и к кромешной темноте – лампы в подъезде часто перегорали. Поднявшись, он зашел наконец в квартиру и включил свет. В прихожей его встретило собственное отражение в зеркале. Иногда, особенно в темное время, от этого отражения ему становилось не по себе, и он давно хотел перевесить зеркало на боковую стену, однако энтузиазм пропадал сразу же, как только он переступал порог небольшой комнаты. Её убогую обстановку составляли остатки старого мебельного гарнитура: сервант, застекленный книжный стеллаж и комод («Остатки былой роскоши» – как любила шутить тётя); к стене прижималась кушетка с обшарпанной зеленой обивкой. Дух семидесятых немного разбавляли новый светлый стол с компьютером, а также синее кресло на колесиках, которые Витя купил вскоре после переезда. В углу у окна на четырех ножках стоял старый ламповый телевизор, не включавшийся уже добрый десяток лет.
За хлопотами по приготовлению скромного ужина Витя пытался отвлечься от назойливых мыслей, которые возвращали его к событиям прошедшего дня. В голове непроизвольно прокручивался разговор с начальником, оставивший неприятный осадок и даже побуждавший вступать в мысленный диалог, дерзко отвечая на его давление. Он как будто боролся с фантомами в своей душе. Впрочем, он даже рад. Рад, что все так разрешилось. Будто ливнем прошла понурая грозовая туча, разрядив и истощив свои силы. Что-то в глубине души отлегло, но спокойствия все равно не было. Перед глазами